После этого все они помогли положить тяжелую крышку на прежнее место. Никто не проронил ни слова. Все оставалось точно таким же, каким было, когда они сюда пришли, вплоть до сувенирного киоска, который рухнул и теперь тяжело опирался о монастырскую стену, и вот уже в течение многих лет медленно сбегали краски с многочисленных рекламных плакатов, которыми он был обклеен. Рен-Рен снова посадил себе на плечи бледного Боя, и они отправились в обратный путь.
Их следы, которые еще оставались на траве, скоро стали неясными и совсем пропали, когда подул ветерок и вдохнул жизнь в густую зелень, выпрямляя стебли растений и разворачивая листья, и уже казалось, что здесь годами не ступала нога человека. Да, годами, а может быть, и столетиями.
Привычными движениями Рен-Рен ловко срыл верхнюю часть земляной печи, разбросал камни, счистил листья, и вот перед ними лежал зажаренный целиком и соблазнительно дымящийся козленок. Рен-Рен достал нож и нарезал каждому щедрые куски свежего вкусного мяса, такого нежного, что пальчики оближешь! Сначала у всех сделались большие глаза, но потом они начали есть и с невероятным аппетитом поглощали это редкое лакомство, Смайли быстро сбегал домой и достал из своего «универсала» бутылку кавы. Док принес кукурузный хлеб и соль. Они сидели вокруг костра, в котором еще потрескивали языки пламени и помогали им не замерзнуть, несмотря на холодный ветер, достававший их даже в этом защищенном со всех сторон месте.
— Лишь высокоразвитая цивилизация сопровождает погребение своих покойников поминальным пиром! — воскликнул Смайли, по грязной бороде которого стекал жир.— Значит, у нас есть еще надежда на спасение!
Он пустил бутылку по кругу. Пили все, кроме Рен-Рена. Рен-Рен сидел'на корточках у самого костра и обгладывал верхнюю часть ноги, которую отрезал себе, обгладывал медленно, методично, не жадно, но и не оставляя на кости ни одного кусочка мяса. Лиза сидела рядом с Доком, опустив голову ему на плечо. На руках у неё спала Рейн.
Аллан чувствовал, как ощущение благополучия теплой волной распространяется по телу. Сытная, обильная еда и крепкая водка горячили кровь, он не отрываясь смотрел на Мэри. На Мэри, которая сидела по другую сторону костра и разговаривала с Феликсом. А должна была бы именно сейчас сидеть возле него.
Было уже далеко за полдень. Солнечный диск погрузился во мглу за Сарагоссой. Реактивный самолет провел бледно-розовые полосы у них над головой; высоко-высоко в небе отливал пурпуром и золотом его блестящий фюзеляж. Смайли вдруг вскочил на ноги, замахал руками и заорал:
— Смотрите!
Он имел в виду самолет. Самолет и полосы, которые тот оставлял за собой, рисуя в небе магические узоры.
— Когда бы я ни увидел в небе эту дьявольскую штуковину, мне хочется сбить ее,— прорычал Смайли, изображая на пальцах, будто стреляет из автомата; он кричал и прыгал, исполняя что-то среднее между пантомимой и боевым танцем дикарей под непрерывно меняющимся узором, который рисовал далекий самолет. Его буйство оказалось заразительным; скоро все вскочили на ноги, радостно кричали, вопили, показывая на самолет, и танцевали вокруг костра с поднятыми над головой руками. После обильной еды и крепкой кавы они упивались внезапно обретенной свободой от тягот земных. Они танцевали друг возле друга, и каждый на свой лад выражал то облегчение, которое он вдруг испытал, словно сбросил с плеч какое-то тяжкое бремя. Ими овладевало и их отпускало буйство в едином ритме с танцем и криками, которые становились все неистовей, а потом затихали, словно в изнеможении.
В какой-то момент Аллан и Мэри оказались настолько близко друг возле друга, что он схватил ее за руку и прошептал:
— Сегодня вечером ты придешь ко мне...
Эти слова отнюдь не были пьяным бредом, сватовством захмелевшего мужика; это было совершенно всерьез, это была мольба о счастье; сейчас, когда его желудок был наполнен вкусной сытной едой, а кровь стала густой от выпитой водки, он знал, чего хотел, знал, что ему было нужно... Ему была нужна она, нужна эта женщина, чтобы она всегда находилась рядом, нужна она вся, ее тело, ее практическая сметка, и это стало необходимостью всей его жизни; в этом у него не было никаких сомнений...
— Ты придешь ко мне, слышишь!
Она улыбалась ему, показывая свои выщербленные зубы, улыбалась, но старалась держаться от него на расстоянии, не слишком близко, она все улыбалась, но заставляла его ждать, заставляла просить...