Малыш (его звали Бой) стал капризничать: он кричал, размахивал руками, требовал, чтобы его поставили на землю. Лиза пустила его побегать. Бой сразу же упал, поднялся, но снова упал и заплакал; он не привык к скользкой неровной земле — раньше он ходил только по полу или тротуару. Лиза помогла малышу подняться и выбранила его. Аллан шел за ними следом. Он улыбался. Кроме Лизы и малыша, здесь не было ни души. Никого, кто мог бы их остановить, досаждать им, приставать с вопросами. Так он себе и представлял, на это и надеялся - тишина, спокойствие, они наедине друг с другом и могут не опасаться бесцеремонного вторжения в их жизнь посторонних людей — вторжения города.
Аллан хорошо запомнил, где стоит фургон для автотуристов. Всего неделю назад он сам отбуксировал его сюда. Фургон этот был не так уж и помят, но все-таки представитель компании счел возможным выплатить владельцу страховку. Владелец, очень занятой господин, которому основательно надоела вся эта возня, связанная с дорожным происшествием, попросил Аллана за небольшое вознаграждение оттащить куда-нибудь подальше этот «железный лом». Аллан взял сложенную купюру. Равнодушный кивок головы, безразличная улыбка: «Так ты устроишь это дело?..» Авария произошла на Эббот-Хилл-роуд, всего в сотне-другой метров от бензоколонки, и притащить фургон на стоянку не представляло труда. Однако Яисону явно не понравилось, что «железный лом» занимает место на его стоянке, и его надо было убрать как можно скорее. Тогда-то у Аллана и возникла эта мысль.
Догнав жену:, Аллан услышал, что она тяжело дышит. Он тоже порядком устал.
Хотя вещей у них было немного, чемоданы и мешок оказались ужасно тяжелыми. Малыш плелся за ними следом, но упорно не хотел, чтобы его взяли на руки.
Лиза повернулась к Аллану: бледный овал лица под копной золотисто-рыжих волос — они казались еще золотистее, а лицо еще бледнее в предвечернем сумраке — его девочка-жена, еще совсем ребенок, его Лиза.
— Еще далеко? — спросила она.
— Нет, это вон там. За теми кучами.
— Может быть, немного отдохнем?
— Хорошо.
Они поставили вещи на землю. Легкий ветерок высушил их залитые потом лица, принеся с собой легкий запах дыма и гнили. Бледная от усталости, Лиза растерянно озиралась по сторонам.
— Ты слышишь? — вдруг воскликнула она.
— Что именно?
— Как я дышу и как ты дышишь! И стук сердца! Я слышу стук своего сердца! А ты?
Он прислушался. Оба молчали.
— Слышу.
— Как здесь тихо. Подумать только, до чего должно быть тихо, чтоб человек мог услышать стук собственного сердца!
На губах ее играла детская, лучезарная, изумленная улыбка.
— Угу...
— Мне кажется, я сроду еще не была в таком тихом месте,— прошептала она. Ветер дул со стороны бухты. Ни звука не доносилось к ним из города, который
угадывался где-то далеко позади, за высокой оградой, словно мрачная черно-серая масса, всеподавляющая в своей зловещей протяженности, в своих железобетонных формах и конструкциях; Насыпь находилась в глубине узкой бухты, а вокруг были деревья, трава и горы, о которых все давным-давно забыли, и никто больше не знал, что когда-то существовали такие понятия, как деревья, трава, горы, природа, совсем никто, так же как об этом не знали Лиза и Аллан. Даже отдаленный, никогда не прекращающийся рокот машин с Автострады унесло ветром как раз в ту минуту, когда они стояли, вслушиваясь в эту непостижимую тишину.
— Как прекрасно! - Она была вне себя от восторга: нужно было совсем немного, чтобы доставить ей радость.— Как красиво! И как тихо! Хорошо, что мы пришли сюда, правда?
Ветер разбросал вокруг них старую оберточную бумагу.
— Правда,- отозвался Аллан.
Он глубоко вдыхал зажженный солнцем красновато-серый воздух. Они стояли на невысоком холме из мусора и глины, спрессованных под тяжестью сотен тонн все новых и новых отбросов, которые каждый день привозили сюда по этой жалкой дороге. Аллан хотел еще что-то сказать, выразить то огромное облегчение, которое он сейчас испытывал, но ему всегда было трудно словами описать свои чувства.