Может, изменить направление и попытаться обойти этот район? Но Глебка уже имел печальный опыт блужданий по лесу и снова бродить наугад не хотел. Тогда он решил вернуться на приведшую его сюда лыжню. Проложена она не иначе как посланцем, ординарцем или курьером, держащим связь фронта с тылом. Он шёл, как показывали следы лыжных палок, с передовых в тыл, шёл в какую-нибудь часть или штаб, стоящий в одной из деревень. Это всего верней. И всего верней будет идти по этой лыжне, пока не дойдёшь до деревни. Там, в деревне, всё можно будет узнать и проверить.
Глебка решительно повернул и пошёл по своей лыжне назад на север. После полудня он вышел на одинокую лыжню, обнаруженную Буяном час тому назад. Он был уверен, что эта лыжня приведёт его в деревню, и не ошибся.
Пройдя километров восемь, Глебка вышел на лесную опушку, с которой глазам его открылась неширокая речная пойма. По краю поймы вилась речка. За ней лежала открытая низина, — верно, заливные луга. Берег, обращённый к лесу, был выше и на нём-то и столпилось несколько десятков изб. По одну сторону этой тесной толпы изб высилась потемневшая от непогод деревянная церковь. За церковью тянулась кладбищенская ограда и ряды сосновых и берёзовых крестов. По другую сторону деревни виднелась околица. К ней издали набегал бурый от навоза зимник. Зимник переходил в широкую деревенскую улицу, тянувшуюся вдоль главного порядка изб. Позади главного порядка сразу начинались огороды, спускавшиеся некруто под горку к реке. Меж редких загородок из жердин вилась по берегу и дальше по реке к проруби пешеходная тропка. На середине берегового ската она разветвлялась, образуя сеть тёмных узких тропок, ведущих к бревенчатым приземистым банькам.
Скрываясь на опушке в осиннике, Глебка оглядел и баньки, и реку, и избы. Лыжня, по которой он шёл, вела прямо к деревенской околице. Это значило, что в деревне стоят рыжие шубы. Входить днём в такую деревню было опасно. Но ждать до вечера Глебке было невтерпёж, и он решил действовать немедля. Глебка обошёл деревню стороной. Потом быстро спустился к реке и, сняв лыжи, сунулся в одну из банек.
В предбаннике было темно. Чтобы не привлекать к баньке посторонних глаз, Глебка закрыл за собой входную дверь и открыл дверь в мыльню, имевшую маленькое оконце. Когда глаза привыкли к полутьме, Глебка разглядел широкую лавку у стены. Перед ней на земляном полу лежала толстая сосновая доска. Взяв из мыльни тяжёлый железный ковш, Глебка снял доску, ручкой ковша проковырял длинную канавку и положил в неё ружьё, предварительно вынув патрон и обернув металлические части тряпицей. После этого он положил доску на место, поставил лыжи в самый тёмный угол и вышел наружу. Очутившись за порогом, он огляделся, стараясь точней приметить расположение баньки, чтобы потом суметь найти к ней дорогу.
Внимание его привлёк крутой выступ угора, похожий на склонённую баранью голову. Если стать спиной к этой «бараньей голове», то банька будет чуть влево, возле самой кромки берегового льда. Заметив себе это, Глебка уже тронулся было по тропке вверх, но потом вернулся, решив для верности пометить баньку, чтобы её и ночью можно было найти. Он вынул нож и в несколько взмахов вырезал на правом косяке дверей три зарубки. Только после этого Глебка в сопровождении Буяна стал подниматься в гору, туда, где толпились избы в высоких снежных шапках.
Улицы были пустынными. Деревня точно вымерла. Изредка в окне какой-нибудь избы мелькало насторожённое бородатое лицо, но тотчас опять скрывалось. На главный порядок изб Глебка выходить пока не решался и колесил на задворках деревни.
Буян крутился около, ко всему принюхиваясь, просовывая морду в подворотни, забегая во дворы и переругиваясь с деревенскими собаками. Большого интереса, как и большой злобы, к чужаку собаки, видимо, не чувствовали и в драку не ввязывались. Что касается Буяна, то он настроен был ещё миролюбивей. После тяжёлых скитаний по лесной целине он с удовольствием рыскал по деревенским закоулкам, принюхиваясь к милым его собачьему сердцу запахам человеческого жилья.
Вскоре, однако, настроение его резко изменилось. Началось с того, что на крыльцо одной из изб вышел солдат в рыжей шубе. Буян остановился и недовольно заворчал себе под нос. Солдат выплюнул резину, которую жевал, да так ловко и далеко, что едва не попал комочком жвачки в морду пса. Буян отпрыгнул назад и заворчал. Глебка сказал ему:
— Брось. Ну его.
Затевать ссору в этой незнакомой деревне с первым же встречным иностранным солдатом совсем не входило в Глебкины расчёты, и потому он поспешно юркнул в ближайший проулок.
Проулок выходил на деревенскую улицу, по которой пролегал накатанный зимник. Глебка постоял минуту в проулке, раздумывая, куда направиться. В это время по улице пронеслись двое саней, запряжённых хорошими сытыми конями. В передних санях сидели четверо солдат, в задних — офицеры в зелёных шинелях с меховыми воротниками. Вслед саням забрехали во дворах собаки. Одна из них пробежала за ними, громко лая. К ней тотчас присоединились ещё две.
Не выдержало и Буяново сердце. Всё быстродвижущееся возбуждало в нём, как и во всяком порядочном псе, древний охотничий инстинкт, инстинкт преследования. Он во всю мочь припустил по проулку, потом вывернул на улицу и кинулся догонять пронёсшиеся сани и мчащихся вслед за ними собак. Глебка не успел опомниться, как Буян исчез из глаз. Его зычный лай слышался всё глуше и, наконец, затих в отдалении. Продолжая напряжённо прислушиваться, Глебка вдруг уловил совсем не похожие на собачий лай звуки. Определить их источник было нелегко — не то гнусила какая-то волынка, не то гармонь играла. Изредка что-то щёлкало, словно откупоривали одну за другой бутылки. Неожиданно резнул по ушам громкий вскрик нескольких голосов. Вслед за тем опять загнусил неведомый инструмент. Глебка осмелился выглянуть из-за угловой избы на деревенскую улицу.
Вблизи улица была безлюдна, но чуть подальше, возле кантина, толкались американские солдаты в шубах нараспашку и, сбившись в кучу, кричали и возились, словно играя в какую-то игру. Что они делали, Глебка понял не сразу.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ. ГЛАЗА АЛЕНУШКИ
Началось с того, что одному из толкавшихся перед кантином американских солдат взбрело в голову припугнуть шедшую через дорогу крестьянскую девочку. Девочке было лет восемь. Худенькая, тоненькая, она шла торопливым семенящим шагом, осторожно неся кринку молока.
Она боялась столпившихся у кантина камманов и спешила пройти мимо. Но в то же время она опасалась, что если будет торопиться, то расплещет молоко. Эти опасения были написаны на её маленьком, исхудавшем и озабоченном личике, и они-то и вызвали у выходящего из кантина солдата желание пугнуть «русскую Маруську», да так пугнуть, чтобы она опрокинула всю кринку, то-то будет потеха. Он распахнул полы своей рыжей шубы, неожиданно загородил девочке дорогу и, выпучив глаза, крикнул резко и хрипло: