Она кивнула на окно, за которым действительно виднелась удалявшаяся фигура старика, и прибавила:
— Ты проходи в избу, малый, да вон сядь на лавочку возле печи, погрейся. Небось, охолодал в дороге.
Глебка уселся на лавочку и прижался спиной к тёплой стенке печи.
Старушка, которую девочка звала бабкой Анфисой, захлопотала по хозяйству, загремела ухватами и печной заслонкой. Девочка, присев на краешек скамьи возле стола, следила, как бабка орудует у печки, и, все ещё всхлипывая, начала рассказывать о происшествии у кантина. Но бабка прервала её в самом начале рассказа:
— Ладно уж. Будет про мучительство-то. Дай сердцу передох. На вон, попробуй-ко лучше шанежки горяченькой. Теперь их долго ись не приведётся. Из последней мучки ради сретенья испекла.
Бабка Анфиса ловко выхватила из печи горячий противень. Тёмные ржаные шанежки чинно сидели на нём двумя рядами — круглые, с картофельной накладкой, крытой поверху тонкой плёнкой сметаны. Одну такую шанежку бабка сунула девочке, вторую — Глебке. Девочка тотчас перестала всхлипывать и полезла с шанежкой на печь. Её босые ноги мелькнули перед самым Глебкиным носом и исчезли над его головой. Глебка повёл им вслед глазами, и шанежка, которую он держал на весу, выскользнула из его руки. Она чуть не шлёпнулась на пол. Он подхватил её, но порядочный кусок картофельной накладки упал на Глебкины колени. Смутясь, он снял его с колен и торопливо сунул в рот. Картошка оказалась очень горячей и обожгла язык. Глебка хотел было выплюнуть её, но постеснялся, и, повертев во рту, проглотил. Чтобы охладить после горячего горло, он попросил напиться. Бабка подала ковш воды. Глебка положил рядом с собой на лавку шанежку и принялся жадно пить. Бабка стояла напротив него и смотрела, как он пьёт. Глаза её, оплетённые густой сетью морщинок, смотрели жалостливо и сочувственно, точно и её томила жажда, и она вместе с Глебкой пьёт эту студёную воду.
Не отрываясь от ковшика, Глебка исподлобья глядел на старушку и думал, что сейчас она, как это водится у баб, начнёт длинно и скучно выспрашивать, кто он, откуда, куда и зачем идёт, кто его родичи и где те родичи живут, и что делают родичи тех родичей и где они живут?
Но бабка Анфиса никаких длинных и докучных расспросов не затевала, а молча взяла из Глебкиных рук пустой ковшик и, отходя, сказала:
— Разделся бы да разулся — ногам отдохнуть дал.
Он раздеваться не стал и с удивлением поглядел на отошедшую к печке бабку. Он не знал, что в этой избе, стоящей на деревенских задворках, часто появлялись гости, у которых не следовало ни о чём спрашивать. Не задавая никаких вопросов, бабка Анфиса усердно кормила их всем, что случалось в доме, и поздно ночью выходила на крыльцо послушать, как скрипит снег под ногами уходящего в дальнюю дорогу гостя. Случалось, что с гостем, если тот плохо знает местность, уходил и старый Яков Иванович, чтобы вывести задами за деревню, в лес.
Всего этого Глебка не мог знать и потому был удивлён малоречивостью бабки Анфисы, не приступавшей к нему ни с какими расспросами. Она, казалось, вообще мало внимания обращала на сидевшего в избе гостя. Повозившись возле печки, она вытащила ещё один противень с шаньгами, выложила их на стол, потом обмела крылышком шесток и ушла в сени.
Глебка проводил её глазами и принялся за остывшую шанежку. Лёгкая горчинка тёмного ржаного теста, белая мякоть мятой картошки, розовато-коричневая плёнка подрумянившейся сметаны — всё это было удивительно вкусно и исчезало с огорчительной быстротой. К тому времени, как Глебка вспомнил об оставленном на дворе Буяне, оставалось уже совсем мало шанежки. По справедливости, следовало оставить товарищу хотя бы этот малый кусочек. Поколебавшись немного, Глебка со вздохом отложил оставшийся кусок. В ту же минуту он услышал, как кто-то спросил:
Чего ты? Не вкусно что ли?
Глебка невольно поглядел на дверь: не бабка ли из-за дверей спрашивает, но тут же понял, что спрашивающий находится где-то наверху, и поднял голову. Прямо над ним виднелось белое девичье лицо. Оно выступало над верхним к раем печи, очерчивающим границы света и запечного сумрака.
В первое мгновение Глебка опешил, увидев над собой это лицо, и не ответил на заданный девочкой вопрос. Тогда девочка снова спросила:
— Не вкусно что ли?
Она показала глазами на отложенный кусок шанежки.
— Вкусно, — сказал Глебка, обретая, наконец, дар речи. — А это я для Буяна.
— А-а, — протянула девочка.
Она помолчала, что-то делая в непроницаемом сумраке, густо разлитом позади неё. Потом вдруг с печи свесилась тонкая длинная ручка, и перед Глебкиным носом повисла круглая румяная шанежка.
— На. Я ещё не потрогала. На, ешь.
Но Глебка не взял шанежку. Он слегка отстранил её рукой и сказал потупясь.
— Не стану. Ешь ты.
— Нет ты. Мне бабка Анфиса ещё даст. Я попрошу, она и даст.
Глебка заколебался и наконец предложил:
— Давай пополам.
— Давай, — согласилась девочка и, разломив шанежку, протянула одну часть Глебке, а другую взяла себе.
Потом, откусив краешек своей половинки, спросила тоненьким голоском:
— Ты любишь шаньги?
— Люблю, — ответил Глебка, стараясь говорить побасовитей. — А ты?
— Я страсть люблю. Тебя как зовут?
— Меня? Меня Глебкой. А тебя?
Девочка не смогла сразу ответить, так как только что набила рот большим куском шанежки. Глебка не торопил её с ответом. Ему даже почему-то казалось, что он наперёд знает этот ответ. Не спеша он покончил со своей половиной шанежки и вытер руки о штаны. Прожевала, наконец, остатки шанежки и девочка и, свесясь с печки, ответила:
— А меня Тоськой звать.
— Ну да? — недоверчиво выговорил Глебка, точно девочку должны были звать иначе…
Тоська… это было что-то несхожее с этими синими в золоте глазами. Не Алёнушка, значит, а Тоська… Глебка даже вздохнул, словно сожалея о чём-то хорошем, что у него вдруг отняли. Но сама Тоська, видимо, ни о чём не сожалела и вполне довольна была и своим именем и своим собеседником.
— Ты откуда пришёл к нам? — спросила она тоненьким голоском.
— Я-то? — солидно отозвался Глебка. — Я с Приозерской.
Он ждал, что она тотчас спросит, где это такая Приозерская находится? Но вместо этого Тоська вдруг спросила:
— А почему у тебя такая ушанка смешная?
Глебка неопределённо похмыкал и посмотрел на свою ушанку, которую, войдя в избу, снял и теперь держал в левой руке. Ушанка вовсе не казалась ему смешной. Правда, это не была дорогая пыжиковая ушанка или олений чебак с длинными ушами, которые можно завязывать узлом и закидывать назад за спину. Ушанку сшил самолично дед Назар из меха зайца-беляка, которого самолично и добыл и шкурку которого самолично выделал. Она была тепла и удобна, и Глебке никогда и в голову не приходило, что ушанка эта некрасива или смешна. Он ещё раз внимательно оглядел свой пухлый головной убор, нашёл его вполне подходящим и поднял удивлённые глаза на Тоську. Она смотрела на ушанку, и Глебка ждал, что она скажет ещё что-нибудь, обидное. Но Тоська вместо этого спросила, глядя ему в лицо: