Но кое-что и отличало полурабов-полукрепостных времен аскиев от их малийских предшественников — прежде всего то, что они были ближе к крепостному, нежели к рабскому состоянию. Но зато в Сонгайской державе не существовало тех довольно широких рамок, в которых мог изменяться во времени социальный статус раба у мандингов, хотя и признавалось, так сказать, в принципе, что рабы, рожденные в доме господина, имеют преимущество перед «новенькими». Но в целом все здесь было намного жестче, сословное не¬равенство между свободным и несвободным сохранялось гораздо строже, а следов рабства патриархального, домашнего оставалось куда меньше!
«История искателя» содержит очень любопытный рассказ, из которого хорошо видно, насколько различались взгляды на положение раба в Мали и в Сонгай. Один из фанфа — на¬чальников невольничьих сельскохозяйственных поселений — сумел накопить немалые богатства, так что не только покрыл за счет своих запасов риса от предыдущего урожая взнос за следующий год, но и роздал в виде благочестивой милостыни тысячу сунну зерна (ни много ни мало как около 250 тонн!). Аскии Дауду это очень не понравилось: «Он мне прибавил раздражения, — заявил аския своим советникам, — тем, что этот раб, при его положении, бедности и ничто¬жестве, дает милостыню с посевов, с которых выходит тысяча сунну. А что же буду раздавать милостыней я? И чего он домогается этим, если не прославления своего имени, которым бы выделился среди своей общины?!».
Аския отправил доверенного евнуха с ревизией. И виновник происшествия, как и обещал, передал посланному все, что с него причиталось в казну. Дауда — а ведь хронисты всячески восхваляют его благочестие и справедливость! — это привело в еще большее раздражение. «Разве я вам не говорил, — обратился он к приближенным, — что этот раб насытился до того, что равняет себя только с нами или нашими детьми?».
Но советники успокоили Дауда. «Все рабы одинаковы, — пренебрежительно заметил один из них при единодушном одобрении прочих, — ни один не возвышается иначе, как возвышением своего господина, а его достояние — достояние господина его. И когда возгордится царь из подобных тебе... тем, что раб, который ему принадлежит, подарил-де то-то и то-то, то им говорят: раб аскии подарит бедным тысячу сунну!». А остальные, почувствовав, что Дауд сменил гнев на милость, добавили к этому: «И где твой дар, а где дар раба твоего? Разница между ними та же, что между Плеядами[32] и сырой землей...». Иначе говоря, как бы ни был богат зависимый человек (а таких начальников рабов, как герой этого рассказа, наверняка было немало), он и думать не мог сравняться со свободным сонгаем в социально-политическом отношении.
Именно царствование аскии Дауда, сына ал-Хадж Мухаммеда I, стало высшей точкой расцвета Сонгайской державы. И все та же «История искателя» сообщает нам о Дауде, что «он был тем, кто начал получать наследство воинов; он говорил, что они — рабы его. Раньше того так не бывало, и от воина наследо¬вались только его лощадь, щит и дротик — и только, не более». Правда, как бы желая предупредить дальнейшие обвинения, которые могли бы «подпортить» создаваемый им образ праведного государя, хронист тут же сокрушенно свидетельствует: «Что же касается взятия аскиями дочерей их воинов и обращения их в наложниц, то этот несчастный случай предшествовал времени его правления. Все мы принадлежим Аллаху и к нему возвратимся!» Но оговорка эта не в состоянии затемнить социально-экономический смысл того, что делал Дауд: его руками правящая верхушка начала наступление на права не только наемников из Хомбори, но и служилого слоя сонгайской знати (лошади были только у нее), стремясь понемногу уравнять его со своими рабами и вольноотпущенниками, слить все эти категории людей — «подданных», отпущенников, зинджей, ремесленников, воинов — в единый в социальном смысле класс зависи¬мого крестьянства.
Власть имущие: царевичи, сановники, факихи
Но и для господствующей верхушки изменение условий по сравнению с Мали имело очень существенные последствия. Только что у нас была речь о сравнительной жесткости сословных границ у сонгаев. Отсюда следовал совершенно недвусмысленный вывод: полоняники, захватывавшиеся сонгайскими отрядами в непрестанных военных предприятиях, могли быть либо посажены на землю, либо использованы для продажи на север. Ни о каком рабском войске не было речи до самого конца 80-х годов XVI в., когда хронисты впервые отмечают существование отрядов евнухов-телохранителей при особе аскии Исхака II. И сонгайская военная знать могла не страшиться опаснейшего конкурента — военачальников и прочих вельмож рабского происхождения. Они были, но никогда не составляли в Сонгайской державе самостоятельной группы, тем более корпорации.