Уже в ноябре 1826 года Бенкендорф стал между двумя царями - царем русской земли и царем русской поэзии, - ограничивая добрые намерения первого и стесняя великий талант второго. Но в сентябре этого еще не было, и Пушкин после 8 сентября сразу окунулся в шумную, по случаю коронационных торжеств, жизнь московского общества.
"Москва приняла Пушкина, остановившегося у приятеля своего Соболевского, с восторгом, - пишет в своих воспоминаниях Шевырев, - его везде носили на руках, во всех обществах, на всех балах первое внимание устремлялось на него, в мазурке и котильоне дамы выбирали поэта беспрерывно".
"Однозвучный жизни шум" не мог, однако, увлечь Пушкина и наполнить его жизнь. Он жаждал делиться последними плодами своего торжества и проверять его в кружках истинных ценителей и судей. Он трижды читал у князя Вяземского и Веневитинова "Бориса Годунова", относительно которого ему был впоследствии преподан, под влиянием записки Бенкендорфа, внушительный совет свыше "переделать свою комедию, по нужном очищении, в историческую повесть или роман, наподобие Вальтер Скотта". Слушатели чтений Веневитинов, Баратынский, Мицкевич, Хомяков, братья Киреевские, Шевырев, князь Вяземский - не разделили, однако, такого взгляда, находя, по-видимому, что подражать Вальтеру Скотту в том, что достойно Шекспира, не следует. "О, какое удивительное было утро, оставившее следы на всю жизнь! - восклицает Погодин, вспоминая через 40 лет об одном из таких чтений, - Не помню, как мы разошлись, как докончили день, как улеглись спать; да едва ли кто и спал в эту ночь: так были мы потрясены..."
В начале ноября Пушкин на очень краткое время покинул Москву и 9-го уже сообщает из Михайловского князю Вяземскому о "поэтическом наслаждении возвратиться вольным в покинутую тюрьму". Но 21 ноября он опять в Москве, оттуда пишет Языкову по поводу сотрудничества его в "Московском вестнике". Это вторичное пребывание его в Москве было, очевидно, очень непродолжительным, так как в конце ноября он уже собирается из Михайловского приехать в Москву к 1 декабря, но болезнь задерживает его во Пскове, откуда ему удается выбраться лишь около половины декабря.
В письме к князю Вяземскому от 9 ноября Пушкин, между прочим, говорит: "Долго здесь не останусь. В Петербург не поеду; буду у вас к 1-му [декабря]... она велела. Милый мой, Москва оставила во мне неприятное впечатление, но все-таки лучше с вами видеться, чем переписываться". Ему же пишет он из Пскова от 1 декабря:
"Еду к вам и не доеду. Какой! Меня доезжают... во Пскове вместо того, чтобы писать седьмую главу Онегина, я проигрывал в штос четвертную. Не забавно!.."
В конце ноября, из Пскова он посылает Соболевскому какое-то письмо на имя Зубкова, говоря: "Перешли письмо Зу б ков у, без задержания малейшего. Твои догадки гадки, виды мои гладки. На днях буду у вас, покамест сижу или лежу в Пскове".
Письмо к Зубкову, которому Пушкин придавал такое значение, ныне найдено. Оно находилось в обладании выдающегося русского политического мыслителя и ученого, Бориса Николаевича Чичерина, в феврале 1904 года похищенного смертью у науки и русского общества, правосознанию которого он служил всеми силами своей благородной и непреклонной души.
Василий Петрович Зубков, родившийся 14 мая 1800 года, воспитывался дома и обучался затем в основанной и руководимой генералом Н. Н. Муравьевым "школе для колонновожатых". Это замечательное заведение, содержимое на частные средства своего учредителя, с чрезвычайно разумною и целесообразно-практическою программой, готовило молодых людей главным образом к деятельности, ныне свойственной офицерам генерального штаба. Но из него вышло несколько выдающихся деятелей не на одном военном поприще, сохранивших о Муравьеве самые благодарные воспоминания. По словам одного из них (А. Ф. Вельтмана), учение в школе шло "свободно, легко и весело", увлекая "молодые чувства, полные стремлений к жизни, к деятельности, к участию в общественной пользе". Здесь "наука воплощалась в опыт - мысль и слово в дело, - а голова не была в разлуке с мышцами, требующими движения". Тяжелое нездоровье заставило, однако, Зубкова оставить службу в колонновожатых, которые считались состоящими в свите государя, и перейти в коллегию иностранных дел, откуда в 1823 году он поступил на службу по судебному ведомству советником Московской палаты гражданского суда.
В 1825 году на него пало подозрение в участии в одном из тайных обществ, подготовивших заговор, выразившийся в событиях 14 декабря. Существуют записки Зубкова на французском языке, с рисунками пером и карандашом, к сожалению, до сих пор не напечатанные. Они исполнены исторического и бытового интереса. Приемы допроса декабристов, условия содержания подследственных, личности членов следственной комиссии охарактеризованы в них очень метко, переплетаясь с чертами из общественной жизни того времени. Зубков подробно описывает в них свой арест в Москве 3 января 1826 г., вызванный, по его догадкам, его близостью к Пущину, Калошину и в особенности к Кашкину, - и настроение разных слоев московского общества, выразившееся, с одной стороны, в сочувствии к арестованным и недопущении мысли, чтобы их могли везти в крепость, а с другой стороны, резкими проявлениями малодушия и трусости, доходившими до написания на портретах Орлова и Никиты Муравьева их бывшими подчиненными слова "traitre" [предатель (фр.)] и выкинутием их из гостиной в подвал. Он пробыл в Петропавловской крепости около шести недель и после тяжелых нравственных страданий - у него была семья в Москве - был отпущен на свободу как никем не оговоренный... В 1843 году он был уже обер-прокурором общего собрания московских департаментов, в 1851 году - обер-прокурором первого департамента, а в 1855 году сделан сенатором, но в том же году, по болезни, уволен в отставку.
Человек всесторонне образованный, продолжавший интересоваться наукою в обширном смысле слова, до конца дней, приветливый и добрый, он вносил в разрешение дел в сенате строгое, беспристрастное и нелицемерное стремление к правосудию, умея пользоваться трудом и практическим знанием канцелярских дельцов старого покроя, не давая им в то же время возможности злоупотреблять своим положением. Под его влиянием в восьмом департаменте сената создалась плодотворная школа для молодых юристов, между которыми были такие замечательные цивилисты, как К. П. Победоносцев, и немало будущих деятелей судебной реформы. По выходе в отставку Зубков переселился в Москву, где и скончался в 1862 году. В молодые годы он вращался в светском обществе Москвы и был близок с Пушкиным, князем В. ф. Одоевским и князем Вяземским. О нем вспоминает в своих записках И. И. Пущин, рассказывая, как князь Юсупов, увидя в 1824 году на балу у московского генералгубернатора неизвестного "штатского", танцующего с дочерью хозяина, спросил Зубкова о том, кто это такой? - и узнав, что это судья надворного суда Пущин ("освятивший собою избранный сан", по выражению Пушкина), воскликнул: "Как! Надворный судья и танцует с дочерью генерал-губернатора? Это вещь небывалая, тут кроется чтонибудь необыкновенное"...