Взвесив различные возможности, собеседники пришли к тому, что лучше всего сказать о бомбе невзначай, как бы мимоходом, когда Сталин будет отвлечен какими-то своими мыслями.
Трумэн подытожил:
— Я думаю, что лучше всего мне сказать ему после одной из наших пленарных встреч. Причем ограничиться замечанием, что у нас есть совершенно новый тип бомбы, не упоминая слова «атомная». Сказать, что это нечто совершенно необычное, что, как мы полагаем, будет иметь решающее влияние на волю японцев к продолжению войны…
Немного подумав, Черчилль сказал:
— Согласен.
Западных лидеров особенно тревожило то, как бы Япония не объявила о капитуляции по советским дипломатическим каналам прежде, чем американцы успеют «выиграть» войну. Черчилль рассказал Трумэну о пробных шагах японцев, о чем Сталин сообщил накануне британскому премьеру.
— Суть этих шагов сводилась к тому, — пояснил Черчилль, — что Япония не может принять безоговорочной капитуляции, но готова согласиться на другие условия.
Трумэн спросил Черчилля, почему Сталин не сказал ничего американцам об этой новости. Черчилль высказал мнение, что, возможно, глава Советского правительства не хотел создавать у американцев впечатления, что он оказывает на них нажим. Англичане, продолжал Черчилль, также не хотят, чтобы американцы подумали, будто Англия не склонна присоединиться к войне против Японии. Однако, подчеркнул премьер, следует иметь в виду огромную цену, которую американцы и в меньшей степени англичане должны заплатить жизнями своих солдат, чтобы навязать Японии безоговорочную капитуляцию. Поэтому, заключил Черчилль, быть может, следовало бы подумать о том, не стоит ли выразить это же требование каким-то иным образом, чтобы союзники получили в основном то, чего они добиваются, и в то же время дали бы японцам какую-то возможность спасти свою военную честь.
Президент, не задумываясь, отклонил это предложение. Он опасался, что в случае какой-то модификации требования о безоговорочной капитуляции японцы сдадутся через посредничество Москвы и тогда победа может выскользнуть из американских рук. Трумэну нужно было, чтобы на данном этапе японцы продолжали ожесточенное сопротивление. Это, с одной стороны, давало бы оправдание для использования против них атомной бомбы и тем самым для демонстрации перед всем миром, и не в последнюю очередь перед Советским Союзом, «американской мощи», а с другой стороны, было бы наилучшим способом дать Вашингтону возможность воспользоваться в полной мере плодами победы. С приближением момента атомной бомбардировки японских городов стратегия Белого дома вырисовывалась все более явственно: выиграть войну прежде, чем Советский Союз будет в состоянии в нее вступить.
Что же касается рассуждений Черчилля насчет «военной чести» японцев, то они не произвели на Трумэна ни малейшего впечатления. Он сказал, что японцы давно потеряли свою военную честь — тогда, когда предательски напали на Пёрл-Харбор.
Как видно из мемуаров Черчилля, весь этот разговор произвел на него неприятное впечатление. Он почувствовал «решимость и агрессивность» нового президента, который в условиях возросшей силы Соединенных Штатов хотел вести дела так, будто мир уже вступил в «американский век».
Все же Черчилль рассчитывал кое-что выторговать и для Англии. Он жаловался на тяжелое положение Великобритании, которая потратила больше половины своих зарубежных инвестиций на общее дело, когда сражалась одна. Трумэн заметил, что Америка многим обязана Великобритании. Если бы вы, сказал он Черчиллю, рухнули, подобно Франции, то сейчас мы, возможно, вели бы бои против немцев на американском побережье. Поэтому американо-английские отношения следует рассматривать не только в чисто финансовом плане.
После этих утешительных слов Трумэн перевел разговор на вопрос о военно-воздушных базах, которые Америка построила «путем огромных затрат на британских территориях». Американцы, сказал он, не могут просто покинуть эти базы. Следует выработать какой-то справедливый план для совместного использования этих баз. Черчилль ответил, что он готов пойти на взаимоприемлемую договоренность между Англией и США относительно военно-воздушных и «других баз по всему миру». Великобритания сейчас меньшая держава, чем Соединенные Штаты, продолжал премьер-министр, но она «может дать многое» из того, что у нее еще осталось от великих дней империи.
— Почему бы нам совместно не использовать те средства обороны, которые разбросаны по всему миру? Мы могли бы добавить 50 % к мобильности американского флота, — сказал Черчилль, — довольно прозрачно намекая и на то, что Лондон также претендует на использование американских владений.
Трумэн насторожился: ему показалось, что Черчилль слишком уж быстро идет на договоренность.
— Любой план, — сухо заметил он, — должен соответствовать политике Объединенных Наций.
Трумэн рассчитывал, что США будут играть главную роль в Объединенных Нациях и во всем мире. И помочь ему в достижении этой цели должна была американская монополия на атомную бомбу. Поэтому мысли президента все вновь и вновь улетали в Нью-Мексико, где было осуществлено первое испытание атомной бомбы.
Развернутый доклад об этом испытании поступил в Потсдам только на четвертый день совещания — 21 июля. Вот как описала этот момент дочь президента — Маргарет Трумэн в объемистой книге, посвященной политической карьере своего отца: «В разгар этой сложной борьбы (на конференции. — В. Б.) пришел подробный отчет об атомном взрыве на военно-воздушной базе Аламогордо… Это доложил президенту в 15 часов военный министр Стимсон. Отец пригласил к себе государственного секретаря Бирнса. Взволнованным голосом Стимсон прочел сообщение о взрыве, проведенном 16 июля 1945 г. Стимсон отметил в своем дневнике, что Трумэн был „сильно возбужден“, услышав подробности взрыва, и сказал, что „все это дает ему совершенно новое положение на конференции“… Это дало возможность моему отцу вести переговоры более смело и решительно… Сцена была расчищена для жесткого торга в Потсдаме».
Известие об успешном испытании атомной бомбы и о ее разрушительной силе окрылило Трумэна. Роберт Мэрфи записал в мемуарах: «Когда Трумэн председательствовал на четвертом пленарном заседании, мы заметили перемену в поведении президента. Он казался гораздо более уверенным в себе, более склонным к активному участию в дискуссии, к оспариванию некоторых заявлений Сталина. Было очевидно, что что-то случилось». Именно в тот день Трумэн выдвинул возражения против отделения восточных земель Германии и передачи их Польше.
Трумэну не терпелось дать понять советской стороне, что за козырь зажат у него в кулаке. Выждав несколько дней, он 24 июля сразу по окончании пленарного заседания осуществил намеченный ранее план. Маргарет Трумэн пишет: «Мой отец тщательно обдумал вопрос о том, как и что сообщить Сталину об атомной бомбе. Он решил сказать ему как можно скорее, но ограничиться замечанием самого общего характера… Он подошел к советскому лидеру и сообщил ему, что Соединенные Штаты создали новое оружие „необыкновенно разрушительной силы“. Премьер Черчилль и государственный секретарь Бирнс находились в нескольких шагах и пристально наблюдали за реакцией Сталина. Он сохранил поразительное спокойствие… Мой отец, г-н Черчилль и г-н Бирнс пришли к заключению, что Сталин не понял значения только что услышанного».
В действительности же Сталин просто не подал виду, что понял. Маршал Г. К. Жуков, также находившийся в Потсдаме, вспоминает:
«Вернувшись с заседания, И. В. Сталин в моем присутствии рассказал В. М. Молотову о состоявшемся разговоре с Трумэном.
В. М. Молотов тут же сказал:
— Цену себе набивают.
И. В. Сталин рассмеялся:
— Пусть набивают. Надо будет сегодня же переговорить с Курчатовым об ускорении нашей работы.
Я понял, что речь идет о создании атомной бомбы».
Трумэн был явно в растерянности — как быть дальше? Его обескуражило, что первая попытка атомного шантажа прошла мимо цели. Советская делегация держала себя так же, как и прежде: будто бы ничего и не произошло. Трумэн по-прежнему хотел, не теряя времени, воспользоваться преимуществами, которые, как ему представлялось, давало Соединенным Штатам обладание атомным оружием. Вместе с тем он не решался слишком раскрывать карты: новое оружие еще не применили на поле боя. Он дал указание представителям военного командования сбросить бомбу над Японией как можно скорее, но ни в коем случае не раньше того, как он покинет Потсдам. Трумэн хотел к тому времени «находиться подальше от русских и их вопросов и быть на пути домой, прежде чем упадет первая бомба».