17 февраля
На 147-й странице "Клио" Пеги, переизданной NRF в ходовом формате, читаю: "C'est comme une gageure d'embrocation l'une dans l'autre". Это слово embrocation* хорошо помню, я заметил еще в большом издании. Оно здесь вне всякого сомнения, -- вместо imbrication". Самого ли Пеги это ошибка? Она единственная, что я обнаружил, перечитав несколько больших отрывков в книге, являющейся головоломным испытанием для корректора, равно как и для простого читателя. Разум, точно на карусели, двадцать раз проносясь мимо одного и того же места, временами ухитряется сорвать кольцо (не знаю, подвешивают ли до сих пор над деревянными конями металлические колечки, которые детской ловкости предлагается поддеть на деревянную палочку).
_______________
* Embrocation -- припарка; imbrication -- черепичная кладка. Речь здесь идет о запутанном и вычурном языке Пеги. (Прим. перев.) _______________
21 февраля.
Нет ничего несносней людей, требующих от вас услуги, не облегчая вам ее выполнения: призыв на помощь, написанный неразборчивым почерком, или, скажем, немец-переводчик, спешно запрашивающий свою рукопись и не указывающий в письме никакого адреса, кроме "Шарлотенбург". Никаких указаний и на рукописи: послал на удачу письмо по такому скудному адресу -- письмо вернулось обратно. Сколько времени загублено за последние месяцы на розыски точных сведений о моих корреспондентах!
Приглашенный по телефону, отправился к четырем часам к Р. V.* и провел больше двух часов в беседе с ним. Те, кто с ним незнакомы, не могут представить себе необыкновенной приветливости его взгляда, улыбки и голоса, его привлекательности , многосторонности его ума, забавности острот, четкости воззрений, -- и все это при такой быстрой, путаной и неразборчивой манере говорить, что мне приходится по нескольку раз переспрашивать его. Сильная простуда заставляет его сидеть дома; он жалуется на усталость, и вид у него, действительно, изнуренный. Он весьма встревожен современным положением и убежден в том, что жалкие усилия политических деятелей увлекают нас в бездну, а с ним и всю Европу.
_______________
* Поль Валери. (Прим. перев.) _______________
Он читает мне явно индивидуалистическую декларацию Эйнштейна; к ней он присоединяется куда охотней, чем к Советам.
Невозможно сколотить единый фронт, чтобы противостоять губительным требованиям националистов. В этом убеждает меня P. V.; беседа с ним очень меня расстроила, я уверен в его правоте.
Катастрофа представляется мне почти неизбежной. Отныне я всем сердцем желаю гибели капитализма и всего, что укрылось под его сенью: злоупотреблений, несправедливости, лжи, всей его чудовищности. И не могу заставить себя поверить, что Советы фатально и неизбежно должны нести гибель всему, для чего мы живем. Правильно понятому коммунистическому обществу необходимо поощрять полноценную личность и извлекать все ценное из личности. Тогда и личности не к чему противопоставлять себя тому, кто всех ставит на свое место сообразно их ценности: ведь только так, не правда ли, государство может добиться от каждого наилучшей производительности?
Кювервиль 25 февраля.
Пока я находил лишь жалкие паллиативы, которые помогали нам справляться с катастрофическим положением вещей, лживыми верованиями, трусливыми компромиссами мысли, я мог пребывать в нерешительности. Все это казалось мне все омерзительней, все яснее и яснее вырисовывалось передо мной то, против чего дух мой и сердце восставали и рвались в бой. Но я не мог удовлетвориться одним протестом. Теперь я знаю не только -- против чего, но и за что: я решился.
Я восхищаюсь тем, что все, кто недавно упрекал меня в "нерешительности", оказались в другой партии. Они бросали мне в лицо заключительную фразу из письма Шарля-Луи Филиппа, что я сам цитировал когда-то: "Не будь бабой -- выбирай". Словно они не допускали иного выбора, чем тот, который сделали сами!.. Я знаю в их стане людей большого сердца и добрых намерений, и хоть я убежден, что они ошибаются, мне крайне тяжело высказываться против них. Но как не высказаться, если в молчании сейчас же увидят знак согласия?
Не место безразличию и терпимости, когда они идут на ползу врагу и когда процветает то, что заведомо считаешь дурным.
26 февраля.
Что идеи Ленина торжествуют над препятствиями, которые стараются поставить перед ними государства Европы, это становится им ясным и наполняет их ужасом. Но то, что торжество этих идей следует приветствовать, -- вот в чем они отказываются разобраться. Сколько глупости, сколько невежества, сколько узколобого упрямства в их отказе! Какой-то дефект воображения мешает им осознать, что человечество может перемениться, что общество может быть построено на иных основах, чем те, что были им испокон веку известны (хотя бы они и находили их дурными), что будущее может быть не продолжением и не повторением прошлого. "Если коммунизму обеспечен успех, -- говорил мне V., -- это отобьет у меня всякий вкус к жизни", а у меня -- наоборот, если он погибнет.
В чудовищном факте, что капиталистическое общество ищет опоры в христианстве, повинен не Христос, а духовенство. Оно так уцепилось за Христа, что кажется, будто нельзя отделаться от духовенства, не отвергнув вместе с ним и Христа. Некоторые обладают такой живой верой, что явственно видят, как плачет преданный забвению Христос. Как же такое забвение не покажется им отвратительным?
Тертр, 5 марта.
Мы, Q и я, спрашиваем себя, кого предпочесть: тех, кто ненавидит нас, потому что знает нас, или тех, кто ненавидит нас, потому что нас не знает?
Старайся сам любить и ненавидеть только то, что хорошо знаешь.
Всего больше страдаешь от ненависти тех, кого любишь, кто должен был бы тебя любить и любил бы, если бы только согласился тебя узнать.
Кое-кто из молодых объявляет нас врагами, нимало не побеспокоившись справиться, не любим ли мы того, что они любят, не ищем ли его вместе с ними. Почему они не допускают, что мы можем иметь одинаковые с ними взгляды на наши былые писания, что, не отрекаясь от своего вчерашнего творчества, мы можем относиться к нему без всякого снисхождения? Чтобы устремиться к будущему, надо отвергнуть прошлое, -- думают они. Они, кажется, и не подозревают, что мы, стремясь приблизиться к ним, согласны перенести все обиды и поношения от нашего поколения. Отталкивая нас, они самих себя ослабляют и самих себя предают.
Какое подкрепление они, напротив, получили бы, признав своими тех, кто, целиком принадлежа прошлому, осуждает его. Ибо абсурдно осуждать все прошлое во имя будущего, не признавать здесь, как и повсюду, преемственности, последовательности, не признавать, что дух, воодушевляющий их ныне, был более или менее придавлен, но никогда не переставал существовать. Кроме сытых людей, уютно устроившихся в настоящем, процветая там и жирея, всегда были беспокойные умы, обуреваемые тайными запросами, не удовлетворенные себялюбивым благополучием, предпочитавшие итти вперед, а не отдыхать. Взгляды сегодняшних молодых "ненавистников" представляются мне ограниченными. Ничто так быстро не устареет, как их модернизм; чтобы разбежаться в будущее, настоящему приходится опереться о прошлое и затем лишь оттолкнуться от него.
Я все больше и больше ощущаю, как я несведущ. Политика, экономика, финансы -- в эту область я суюсь наугад и не без опаски, движимый растущей потребностью знать. И все больше и больше я ощущаю, как непроходимо перепутаны все проблемы. Эти вопросы так сложны, что, чем больше ими занимаешься (я, по крайней мере), тем хуже их понимаешь. Тот или иной специалист военного времени устанавливал, сообразно своим выкладкам, те или иные предвидения, ту или иную схему будущего, казавшиеся ему непреложными, а события почти всегда опровергали их*. В таких случаях принято говорить (ибо выкладки, как-никак, были точными) о "психологическом элементе", о "невесомом", чего не сумел, не смог или не почел своим долгом учесть ни один техник, но что является как раз моим делом, моей областью. За пределы мне не следует выходить.