– Я тоже так думала. Но ничего, ничего не прошло, понимаешь?..
– Нет, – сказала писательница. – Не понимаю. Он тебе жизнь испортил. Ну, не всю, конечно, но какую-то часть точно испортил! И ты его все любишь, что ли?..
Катя только всхлипывала, и слезы лились, падали в чашку, из которой остро пахло больницей.
– Еду! – заключила Поливанова. – Везу этот самый «Дом» или, как ее, «Вдову»!
– Не надо, – пискнула Катя Митрофанова, но в трубке было уже пусто. Поливанова ринулась ее «спасать».
Повздыхав длинно, с оттягом, Катя глотнула из «больничной» кружки, поперхнулась и долго надсадно кашляла.
А потом перестала.
Ветер за окном все громыхал железом, и, пригорюнившись, она слушала громыхание и думала, что сделано столько ошибок – и все непростительные!.. И ничего не изменить, не поправить. Вот и Береговой ее ненавидит – зачем, за что?! Она всего лишь уволила его, испортив ему жизнь и карьеру!..
Ненавидит так, что готов убить.
Глаза опять налились слезами, горло свело, Катя изо всех сил распрямила спину и быстро задышала.
Было еще нечто ужасное в том, что выкрикивал Береговой – «в запале», сказала писательница Поливанова!.. Ужасное и невероятное настолько, что сознание отказывалось воспринимать. Но что-то же было!..
И это «что-то» обязательно нужно вспомнить.
Теперь ей казалось, что от того, вспомнит она или нет, на самом деле зависит ее судьба.
Катя быстро поднялась и пошла в ванную. В грушевидном антикварном зеркале – подарок Вадима на прошлый Новый год! – отразилось ее зареванное лицо с заплывшими глазами и синими разводами на лбу и щеках. Она рассматривала разводы и думала, что непременно надо вспомнить, но заставить себя мысленно вернуться в «Чили» и пережить все сегодняшнее еще раз никак не могла.
– А что это у вас, матушка, на физиономии? – громко спросила она себя, чтобы не вспоминать. – Трупное окоченение?..
Это было никакое не окоченение, а пятна от чернил, которыми она рисовала на салфетке, а потом утирала слезы, и на осознание этого у нее ушло некоторое время.
Она смыла пятна, опять посмотрелась в грушевидное зеркало и сказала, как давеча:
– Я больше не могу. Я не хочу!..
Нужно позвонить Стрешневу, вот что.
Позвонить и сказать ему, что она ни в чем не виновата! Чтобы хоть он не считал ее сукой и последней дрянью!..
Чтобы… хоть кто-то не считал ее такой!..
– Саша, это я, – бодро сказала она в телефонную трубку, пахнущую больницей. – Как ты поживаешь?..
Стрешнев, кажется, усмехнулся.
– А ты как?
– Я прекрасно, – сообщила Митрофанова. – Ты посмотрел бумаги от Канторовича?..
– Что это такое сегодня было?.. В «Чили»?..
– А что сегодня было в «Чили»? – позабыв о том, что собиралась каяться, Митрофанова ринулась в атаку. – Ничего не было! Я просто не успела тебя спросить, что прислал Канторович!..
– Прислал все, что нужно, – ответил Стрешнев не спеша. – Почему Береговой орал, будто ты причастна к убийству? Не знаешь?..
Вот оно!.. То, что надо было вспомнить!.. Вот то ужасное, от чего наотрез отказывалось сознание!
Да. Да. Береговой во всеуслышание заявил, будто она убивает людей, и поклялся, что он это докажет!..
– Саша, – голос у нее опять повело вниз. – Ты же понимаешь, что все это ерунда! Ерунда на постном масле! Он просто придурок! И был… – она вспомнила поливановское выражение, – и был в запале!..
– Ну, в запале не в запале, но сказал же!.. Он что-то знает, Катя?..
От его осторожного тона у Митрофановой похолодела спина.
Стрешнев… верит?! Верит, что она может быть причастна к убийству?!
– Саша, ты с ума сошел?! Поливанова тоже говорит, что я…
– Что говорит Поливанова?
– Будто я не хочу расследования и избавляюсь от свидетелей! – выпалила Катя. – Но это же… это же дикость какая-то!
– Поливанова детективы пишет, ей видней. Но история на самом деле странная. Странная, Катя!
– Береговой обозлился, что я его уволила, вот и все!
– Ты его уволила совершенно напрасно, но убийство тут ни при чем!
В голове у нее стучало, и дышать было трудно.
– Ка-ать?..
– Ты где? Далеко? Поливанова сейчас приедет, и ты приезжай тоже. Нам надо поговорить.
– Поливанова приедет? – немного удивился Стрешнев.
Как правило, писатели не приезжали к издателям по ночам, чтобы потолковать по душам. Это было что-то из области фантазий Анны Иосифовны, добивавшейся идеальных, возвышенных отношений на работе и вне ее!..
– Ну, хорошо, – сказал он задумчиво. – Я тут совсем рядом. На набережной. Ставь чайник и открывай дверь.