На следующий день (день, вечер, ночь – кто знает) я опять побродил по узким ходам вдоль сот, заглянул в пассаж, соседний с тем, где был вчера. То ли обвыкнув, то ли осмелев от игры гормонов, я коснулся одной из женщин, и, о чудо, она не отстранилась, а, напротив, сразу приникла ко мне всем белым, без единой лишней складки телом, и мы тут же занялись любовью. Вокруг стояли и смотрели, правда, не приближаясь – шагах в пяти-шести. Смотрели, улыбаясь, с любопытством и интересом. Так я наблюдал в прежнем мире, как занимаются на воле любовью дикие животные. Что-то во мне возмутилось, и я отстранился от женщины. Она ласково посмотрела на меня, словно увидев впервые, помахала рукой и растворилась в толпе.
Я поспешно ушел, не оглядываясь, будто набедокурил, как бывало в детстве. Голые люди провожали меня равнодушно-приветливыми взглядами, а я – нашкодивший, но удовлетворенный пес – думал о том, что вел себя, как те животные в саванне.
3.
Над саркофагом горела надпись: «Мы поздравляем вас со вступлением в новую жизнь». Похоже, они следят за каждым моим шагом. И тут же другая: «У нас никто ни за кем не следит. Для этого нет ни желающих, ни ресурсов. Вам нечего опасаться или стесняться. Вы пришли в мир радости, где радость естественна и проста, как утоление голода или жажды в вашем прошлом. Пейте жизнь полной грудью, как воздух, будьте постоянно счастливы и удовлетворены». Э, да они и мысли мои читают, а где же свобода? И тут же ответ: «Чтение мыслей друг друга – это способ нашего общения. Другого нет. Вскоре вы получите виски и сможете управлять передачей ваших мыслей, как управляли раньше речью. Мы уже постепенно обучаем ваш мозг, подобно тому как обучали говорить детей в ваше время. Дети не замечали, что учатся говорить». Что-то это мне не нравится, а где же моя личная жизнь, тогда она у меня была. Я оглянулся в испуге, уверенный, что меня опять подслушали, но экран оставался темным. На следующий день я вернулся в пассаж и снова бродил меж красивых женщин и касался некоторых из них, но никто ко мне не бросался. Я искал глазами ту, вчерашнюю, и не мог распознать. Они все были разные: брюнетки с густыми вьющимися или прямыми волосами, блондинки от соломенного до пшеничного цвета, рыжие от светло-золотого до бронзового тона, как у моей Поленьки. Одинаковым было то, что подстрижены все были очень коротко, а лица необычайно белы и гладки. Вот мелькнула курчавая головка моей вчерашней подруги. Толком я ее тогда не разглядел – все произошло по-животному быстро. Но вот она поравнялась со мной, остановилась – мелкие правильные черты лица– раздвоенный подбородок, на щечках ямочки, скулы чуть выступают, брови резкими штрихами, глаза с белками фарфоровой белизны, под стать им ровные зубы всегда приоткрытого в улыбке бледно-розового рта с четкими полными губами. Зрачки зелено-красного цвета, каких я раньше никогда не видел. Ресницы непривычно короткие, думаю, оттого, что не накрашены. Да, на лице ни намека на краску. Я смотрел на нее, и никакие чувства во мне не проснулись, но я все-таки протянул руку и неуверенно взял ее маленькую, как у ребенка, ладонь. И она снова прильнула ко мне, и мы снова тут же, на людях, занялись тем же, чем и вчера. «Ну и скотина», – подумал я про себя, провожая взглядом ее крепкую невысокую фигурку в развевающемся зефире. Она не обернулась.