У саркофага тишина. Никаких сообщений на табло. Зато на ящике недалеко от моего отодвинута крышка, и светится надпись, которую мне издали не прочитать. Я поколебался, подойти ли. Там, в прошлой жизни, любопытство непременно пересилило бы, но сейчас я неторопливо перекусил очень вкусным то ли завтраком, то ли легким обедом. По виду это была жареная рыба с гарниром, похожим на гречневую сечку, но все-таки – не рыба. Хорошо приправленная, но без рыбьего запаха, без костей, кожи, даже мякоть была не волокнистая, но вкус, несомненно, форели, которую я ТАМ предпочитал другим сортам. Салаты – овощной и фруктовый – вполне натуральные. Утомленный недавним приключением и едой, я улегся в свое лежбище, вспомнил о раскрытом ящике, подумал, уж не начали ли они управлять моим поведением, но вскоре заснул.
Очнулся от того, что, как наяву, видел хорошенькую курчавую головку, которую недавно целовал, и чувства стыда и сожаления явились мне. Что это было, позор какой, у всех на виду и без желания, я уж не говорю о любви, просто похоть, скотство. Я вспомнил Полину и застеснялся ее. Будто она знала, что случилось. Она не знала – я знал, вот в чем дело. Тоска, уныние отяготили душу, грудь сдавило, как бывало ТАМ. Но там было кому пожаловаться, излить свою обиду, тревогу. Внезапно дурное настроение прошло, словно кто-то повернул выключатель. Чего еще мне надо? Тут покой, тихая небесная музыка, вкусная еда, красивые доступные женщины. Живи и радуйся – вот цель, вот смысл жизни. Мир радости. Чего же недостает мне?
Вылез наружу. Возле того, открытого, саркофага стоял человек в черном деловом костюме. Мы пристально смотрели друг на друга так долго, что надо было что-то делать. Сначала помахали, потом медленно двинулись навстречу. Я узнал в нем худощавого высокого клиента «Фризинг лайф» с голым блестящим черепом и стальными острыми глазами. Мы пожали руки, как старые друзья. Я подумал, что он меня не узнал, да он и не смотрел на меня тогда. У него на висках желтели прямоугольники, он спросил медленно, косноязычно, как говорят старики после кровоизлияния в мозг:
– Вы только что прибыли?
– Дня три-четыре, верно. Как-то не могу разделить дни и ночи.
– И не надо, друг. Тут все течет непрерывно и бесконечно. Да, жизнь здесь бесконечна. Мы получили то, за что так дорого заплатили. Вклад себя оправдал, не правда ли?
– Я еще не разобрался...
– Ну, все впереди.
– А вы из какого времени? – спросил я почему-то.
– Да вы что, меня не узнали?
– Я подумал, что вы...
– Так бы я и подал вам руку...
– Я рад, очень рад, что вы еще не разучились говорить с этими наклейками.
– Говорить трудно, да и не с кем... Вот вы...
– Кого-нибудь встретили из... ну, понимаете, из прошлого?
– Нет, и не хочу... И вас не хотел. Видел, как вы размораживались. Да засекли вы меня. Мне скоро соту дадут...
– И давно вы здесь?
– Наклейки уже получил, скоро – жилье, и пошел этот холодильник к дьяволу.
– Вы ругаетесь, как прежде...
– Это из-за вас, больше я вас не знаю.
– Один вопрос, если можно...
– Ну, один...
– Почему тут сексом при всех занимаются, а все вокруг стоят и смотрят, как в зоопарке?
– Радость это, дорогуша, редкая это здесь радость. Может, одна из тысяч обратит на вас внимание, а большинство вовсе забыло, что и зачем.
– А дети, потомство?
– Э, дорогуша, вы в каком сейчас веке? Кто же этаким способом детей делает?
Он повернулся и пошел лениво к своему саркофагу. Забрался в него, как в пилотскую кабину, высоко задирая ноги, опустил крышку.
«...И не хотел вас видеть». Его слова больно задели меня. Что-то мелькнуло из прошлого. Даже этот неприятный человек показался родным, принес мне надежду, и, вот тебе: «не хотел видеть». Мне было не по себе. Будто что-то надорвалось внутри – от прежней эйфории, радости нового рождения остались только оскомина да вяжущий вкус, как от спелой черемухи. Приятный вкус ушел, а оскомина осталась. В стеклянной крышке морозилки-саркофага, отражалось продолговатое лицо пожилого человека из ТОГО времени: лысина, окруженная черными с густой проседью волосами над прижатыми, как у борзого, ушами; густые черные насупленные брови, а под ними карие глаза с длинными ресницами, и еще тлеющими искрами в зрачках. Под глазами тяжелые набухшие мешки, как от долгой спячки, и резкие складки от крыльев крупного, ломанного посередине носа и от уголков еще довольно полных губ, подчеркнутых коротким шрамом над крупным квадратным подбородком. Это тоскливое зрелище смягчалось в полутемном стекле, но разительно не походило на теперешних людей. Прибавьте к этому еще волосатые руки, ноги и грудь. Мне пришло даже обидное сравнение. Я был для них тем же, чем были в ТО время обезьяны для меня.