4.
Я впал в депрессию. Это такое состояние, когда ничего не хочется, в том числе и жить, а что-то с собой сделать просто лень. Такое со мной было, когда ушла из жизни Поленька, до тех пор я не верил, что это случается. Теперь я не вылезал из своего сундука, кроме как сходить в туалет. Есть не хотелось. Сколько так прошло времени, не знаю. Табло не загоралось, наверное, их устраивало то, что было со мной, или они решили не трогать меня. Вот уж самое время. Бредя из уборной, я натолкнулся на соседа. Он выглядел совершенно счастливым – с идиотской улыбкой во все лицо.
– Что, получили соту? – спросил я.
Он кивнул. Я увидел передатчики у него на висках. Ну, все, разговоров не будет. И не надо. Мне все равно. Вдруг он медленно и тихо произнес, приняв строго-улыбчивое выражение:
– Тошно вам, сэр?
– Хреново.
– Скучно?
– Подохнуть.
– Есть тут другой мир, похожий на ТОТ, прежний.
– Все исходил, не видел.
– Поищите в тупиках.
– И выпустят?
– Чудак, здесь же никому ни до кого нет дела.
– Вам тут нравится?
– Тут всем нравится – это же рай.
– Может, поищу, хотя к чему это?
– Как знаете.
– Увидимся еще?
– Сюда я не вернусь, возможно, в проходах или в пассажах.
– О'кэй, – ответил я так же лениво, как он.
Вот ушел последний человек, с которым можно было переброситься парой слов. Противный тип, но что-то во мне екнуло. Я обернулся: его ящик был закрыт, табло потухло. Да, он ушел навсегда. Я сиротливо посмотрел на мой еще пахнущий жизнью саркофаг. Вернусь ли сюда?
У того места, где я вчера бесился, обычная немая суета. Вернее, не суета, а движение – спокойное, неторопкое. Никто на меня не обращает внимания, хорошо. Я успокоился, напряжение спало. Стал тыкаться в разные закоулки и тупики. Ничего похожего на выход в «другой мир». В одном из широких тупиков, где можно присесть, не мешая движению, я откинулся на упругую стену и задремал. Очнулся от внимательного взгляда – это она, вчерашняя женщина. Смотрит пристально, с любопытством, улыбка опала, глаза меняют цвет – от знакомого мне золотисто-карего до черно-синего. И наклейки меняют цвет. Я смотрю сквозь ресницы, не двигаюсь – боюсь спугнуть. Жду – вот узнает, проведет привычно по волосам, прижмется щекой к щеке. Она отодвинулась, пошевелила губами, будто пытаясь что-то сказать, выпрямилась и ушла. «Поленька, Поленька, стой, куда же ты? Ты меня не узнала? Это же я, Марк. Как же ты меня не узнала... Ты же смотрела на меня, ну остановись, посмотри еще раз!» А она все шла и шла. Расстояние между нами было плотно забито крылатенькими, и я зарычал утробно, но не бесился, как вчера. Я завыл. Так воют одинокие волки и мужчины – глухо и безнадежно. Все во мне оборвалось, как при падении, когда понимаешь, что парашют уже не раскроется. Сейчас самый раз разбиться – смерть, вот счастье, вот спасение от тоски, от всего.