Глазков и немногие другие – поэты анекдотического жанра (очень трудного, вне всякого сомнения), Олейников пишет, как поет, для него фактура стиха и есть то, что смешно, без всякого анекдотического конца, и это не менее трудно (но, кажется, менее востребовано, так как людям нравятся неожиданные и яркие концовки анекдотов). Если концовки у Н.О. и есть (см. примеры типа «О муха! О птичка моя!»), – то они «лучшие среди равных», в них не «соль», а достойное завершение того, что уже было. Словом, Олейников и Глазков – разные; я бы никогда не поставил их в один ряд. А в какой ряд поставить Олейникова?
У меня нет ясного ответа на этот вопрос. В той мере, в которой я составил представление об общем духе поэтики Олейникова, неразрывно связанной с его полуязыческим отношением к жизни, и в той мере, в которой я знаю русскую поэзию (но знаю я, конечно, далеко-далеко не все), – я не могу вспомнить ни одного поэта, который был бы близок к Н.О. по своему мироощущению и по стилю.
Из предшественников, кажется, только Козьма Прутков издавал иногда нотки, развитые впоследствии Олейниковым в законченную музыку (видимо, не случайно обэриуты одно время проверяли потенциальных членов общества на их любовь к Пруткову). Вот пара примеров:
Мое вдохновение
. . . . . . . . . . . . . .
Все дума за думой в главе неисходно,
Одна за другою докучной чредой,
И воле в противность и с сердцем несходно,
Теснятся, как мошки над теплой водой!
. . . . . . . . . . . . . .
И, злобы исполнясь, как грозная туча,
Стихами я вдруг над толпою прольюсь:
И горе подпавшим под стих мой могучий!
Над воплем страданья я дико смеюсь.
В первой строфе – фривольное сравнение мыслей с мошками сродни приемам отождествления «высокого и низкого» у Н.О. (плюс – именно насекомые поминаются, так сказать); во второй – не столько стилистические приемы Олейникова, сколько его нейтральность к страданиям и беспощадность к предметам осмеяния, отмечаемая Хaрмсом и другими (см. выше). Или вот еще:
В альбом N. N.
Желанья вашего всегда покорный раб,
Из книги дней моих я вырву полстраницы
И в ваш альбом вклею... Вы знаете, я слаб
Пред волей женщины, тем более девицы.
Вклею!.. Но вижу я, уж вас объемлет страх!
Змеей тоски моей пришлось мне поделиться;
Не целая змея теперь во мне, но – ах! –
Зато по ползмеи в обоих шевелится.
Такие же жутко преувеличенные страсти, ирония и самоирония – и даже змеи в груди, вполне олейниковский набор. Или, наконец, это:
Новогреческая песнь
Спит залив. Эллада дремлет.
Под портик уходит мать
Сок гранаты выжимать...
Зоя! нам никто не внемлет!
Зоя, дай себя обнять!
. . . . . . . . . . . . . .
Пусть же вихрем сабля свищет!
Мне Костаки не судья!
Прав Костаки, прав и я!
. . . . . . . . . . . . . .
В поле брани Разорваки
Пал за вольность, как герой.
Бог с ним! рок его такой.
Но зачем же жив Костаки,
Когда в поле Разорваки
Пал за вольность, как герой?!
Хороши стихи, ничего не скажешь, пронимают. Тут «…дай себя обнять» – там «…разрешите к вам припасть!». А еще было сказано, как верно Л.Гинзбург заметила насчет П.Потемкина, «...непреодолимо я к тебе душой стремлюсь».
Словом, что-то такое кое-где конечно было и раньше. Однако Олейников внес очень важный новый момент: его юмор и ирония практически полностью оторваны от старинной традиции политизирования, сатиры и морализирования в творчестве фактически всех предшественников – то, что я старался показать в данном тексте. Он не вскрывает недостатки общества, он их использует как материал для построения собственной картины мира, которая оттеняется «глупостями» других. «Либерал Олейников» не чуждается ничьих мыслей – но встраивает их (часто в неузнаваемой форме) в свои тексты. Поет, однако, только свою свободную песню.
Ну а что было потом? Потом, как известно, свобода как концепция исчезла, как минимум, лет на тридцать, а скорее на пятьдесят. Уже поэтому искать кого-то похожего на Н.О. – довольно бессмысленное занятие. Самоцензура, понимаете ли. И пусть были блестящие строки «в стол», пусть были барды, диссиденты, самиздат – каких-то принципиальных ингредиентов всегда не хватало. Многочисленным примерам блестящего юмора всегда что-то мешало, чтобы он воспринимался так же непосредственно и натурально, как юмор Н.О.: либо политическая ангажированность и сатиричность, либо отсутствие его бесконечной словесной игры; либо и то и другое плюс повышенная эпиграмматичность и нацеленность на один сильный эффект в конце. Мне в голову приходит только один поэт, в текстах которого в некой мере я чувствую дух Олейниковa – Дмитрий Пригов.