Это верно, но порядочность в условиях диктатуры, доносов, арестов и казней имеет и большое немедленное утилитарное значение: просто находиться рядом с порядочным человеком безопаснее.
В тот 1952 или 1953 год Твардовский еще не написал строки:
Я знаю, если б не случиться
Разлуке, горшей из разлук,
Я мог бы тем одним гордиться,
Что это был мой первый друг.
Но годы целые за мною,
Весь этот жизни лучший срок –
Та дружба числилась виною,
Что мне любой напомнить мог…
Эта глава «Друг детства» (из поэмы «За далью – даль») полна противоречий:
Винить в беде своей безгласной
Страну?
При чем же здесь страна!
Или:
Мне правда Партии велела
Всегда во всем быть верным ей.
Я не думаю, что автор этих строк мог быть опасен для Н.А., но она этого знать не могла... А противоречия – были. Твардовский не был против системы и не мог расстаться с идеалами: «Ну да нельзя же сказать, чтоб Октябрьская революция была сделана зря!» – кричал он Солженицыну во время обсуждения «Матренина двора».
В тот единственный раз, что я его видел, я сидел в кабинете Буртина. Вошел высокий грузный человек. Буртин встал, вслед за ним и я, он пожал нам обоим руки, поговорил пару минут с Юрием Григорьевичем и вышел. «Кто это был?» – спросил я. «Александр Трифонович», – был ответ. Вскоре после его ухода из журнала ему исполнилось шестьдесят, и я написал ему поздравительное письмо. У меня не было тогда привычки оставлять копии писем, и я не помню, чем заполнил две-три рукописных страницы, но помню, что сравнивал его с Некрасовым и писал, что за ним навсегда останется слава большого поэта и крупного редактора. Был ли я вполне искренен в этой оценке, особенно в отношении «большого поэта»? Может быть, и нет. Но я писал человеку, которому глубоко симпатизировал, который только что был несправедливо обижен правительством и который умирал от рака. Меньше всего меня заботила формальная правдивость, а просто хотелось найти теплые слова. Он это так и понял и отозвался, прислав юбилейное издание Теркина с надписью: «Э.М. Рабиновичу – с признательностью за добрые слова. От автора. А.Твардовский, 24.VIII.70». Рукой добавил дату под фотографией: «1943». Эта книга и сейчас со мной; в нее же вклеены новогодние поздравления к 1969 и 1970 годам с подписями всей редколлегии.
Титульный разворот «Василия Теркина», изданного к 60-летию А.Т. Твардовского (подарок автору воспоминаний)
Был ли Твардовский большим поэтом? В ХХ веке, несмотря на резню, в России остались многотомники Блока, Гумилева, Ахматовой, Мандельштама, Цветаевой, Пастернака… Твардовский не претендовал на место в этом блистательном ряду. Он признавал временную, а не вечную ценность «Теркина» в наиболее, на мой взгляд, поэтическо-философской последней главе поэмы – «От автора»:
Теркин, Теркин, в самом деле,
Час настал, войне отбой.
И как будто устарели
Тотчас оба мы с тобой.
…………………………
Скольких их на свете нету,
Что прочли тебя, поэт,
Словно бедной книге этой
Много, много, много лет.
И сказать, помыслив здраво:
Что ей будущая слава!
……………………….
Я мечтал о сущем чуде:
Чтоб от выдумки моей
На войне живущим людям
Было, может быть, теплей…
Я думаю, что он этого добился и солдаты на войне читали Твардовского, а не Ахматову и Пастернака. И – лукавый камешек в огород «тех» поэтов:
Пусть читатель вероятный
Скажет с книжкою в руке:
– Вот стихи, а все понятно,
Все на русском языке…
Хотя любой писатель выражает себя в своих книгах, автор прозы обычно не раскрывает душу, а вот поэт раскрывает. Твардовский раскрывает, и потому он – поэт. Это заключение к «Теркину» отдает такой искренностью, что, кажется мне, прочти я его пятьдесят лет назад (особенно строки, вынесенные в эпиграф), ничего не зная об авторе, я бы сразу проникся к нему личным доверием. Человек с большим и ранимым сердцем. Стало быть, крупный человек.
Не будучи в России, я не знаю, читают ли сейчас «Теркина», но сомневаюсь. Почему же его слава не вечна? Дело, к сожалению, все-таки в полуправде. Автор писал в начале:
А всего иного пуще
Не прожить наверняка –
Без чего? Без правды сущей,
Правды, прямо в душу бьющей,
Да была б она погуще,
Как бы ни была горька.