И в конце:
…случалось, врал для смеху,
Никогда не лгал для лжи.
Написано так искренне, что хочется верить. Солженицын писал в «Теленке» (1974), что «не имея свободы сказать полную правду о войне, Твардовский останавливался однако перед всякой ложью на последнем миллиметре, нигде этого миллиметра не переступил, нигде! – оттого и вышло чудо». Мне это так не кажется, во всяком случае, сейчас, через 65 лет после окончания войны и поэмы. Основной неправдой является то, что Теркин у Твардовского – свободной человек армии свободной страны, сражающейся за свободу. Это не солдат, за спиной которого стоит СМЕРШ, готовый расстрелять его, если при атаке он повернет назад, и от которого откажется страна, если он попадет в плен; не крестьянин, раскулаченные родственники которого томятся по лагерям и ссылкам, а другие трудятся на барщине в колхозе без краюхи хлеба.
Никто не может обвинять Твардовского в том, что он так писал. А кто из тех, кто печатался, писал тогда иначе? Многие книги, стихи того времени были мертворожденными в момент, когда они были написаны. «Теркин» – нет, он имел яркую и продолжительную жизнь. В то время и Гроссман писал «За правое дело», а не «Жизнь и судьбу» и «Все течет». Если бы не эти последние книги, кто бы сегодня читал или хотя бы помнил Гроссмана?
Александр Твардовский созрел в период безграничного Зла, взлетел высоко и бывал среди злодеев, сам зла не делая и заливая противоречие водкой. Он не стал героем и не повернул судьбы мира или своего народа, но очень старался оставить по себе добрую память и сделал больше добра, чем удается многим людям. Я думаю, что, подобно булгаковскому Мастеру, он заслужил Покой.
Спорят маленькие дети…
Спорят маленькие дети,
Кто главнее всех на свете.
А главнее всех на свете
Сами маленькие дети.
Надо знать эту знать
Слон
Его Величеству Слону
Глотать приходится слюну.
Уже он булок съел, не счесть,
Но все равно он хочет есть.
Такое он величество –
Мало ему количество.
Жираф
Его Высочество Жираф,
Повыше он любого графа,
И автор несомненно прав,
Назвав высочеством Жирафа.
Жирафья шея, словно взлет,
Взлетела ввысь его головка,
До каждой ветки достает,
И листья с веток ест он ловко.
Верблюд
Плывет в пустыне кораблем,
Слывет в барханах королем
Верблюд, его Песочество.
Из всех предпочитает блюд
Колючки жесткие Верблюд,
И пить ему не хочется.
Муравей
Их Благородье Муравей –
Не благородных он кровей,
Но все же величаю я
Их Благородьем Муравья.
Трудиться всем бы, как ему,
На благо роду своему.
Светлячок
Ваша Светлость, Светлячок,
Вы один такой жучок,
Ваше брюшко ярко светит
В темноте, как маячок.
Свет летает над травой
И мерцает, как живой.
Кит
По размерам он огромен,
По натуре очень скромен,
Ест всегда один планктон,
Весит много-много тонн.
Превосходит всех зверей
Он огромностью своей,
Но нет ни в чем вредительства
От их Превосходительства.
Удав
Их Обнимательство Удав,
Но не спеши к нему ты в гости.
Тебе опомниться не дав,
Он все переломает кости.
Не потому, что он не в духе,
Не от любви, а с голодухи.
Павлин
Слиянье всех цветов и линий
Неповторимый хвост павлиний,
И на полярное сияние
Похоже дивное слияние.
И хоть породы он куриной,
Павлин походкой ходит чинной,
И никакие обстоятельства
Смутить не могут их Сиятельства.
Малыши
Ваша Милость, малыши,
Котята-поросята,
И милы, и хороши
Все-превсе зверята.
А стоит только вырасти –
И нету больше милости.
Есть ли ушки у лягушки?
Паук
Если сеть плетет паук,
То мелькают восемь рук.
И по сетке между сосен
Семенят все те же восемь.
Залетевших в сетку мух
Вмиг хватают восемь рук.
Тронешь палкой, наутек
Удирают восемь ног.
Не поймешь, у паука