Не дрожат листы…
Подожди немного,
Отдохнешь и ты.
S.A. Esenin
The golden grove of birches now is silent
No more in merry birch-words will it sing.
The melancholy cranes above it flying
Do not by now bemourn a single thing.
What’s there to mourn? In this world we’re all wanderers
Who come and go, leave home, and then are gone
The fields of hemp dream on of those departed,
The moon shines full upon the pale blue pond.
I stand alone in bare, bleak fields, denuded,
The wind carries the cranes into the west.
I’m full of thoughts of merry youth deluded
Yet nothing in my past do I regret.
I don’t regret the years I wasted idly.
I’ve no regret for wilted lilacs’ pain.
The rowans in the garden redden fiery
Yet no one’s here to be warmed by their flame.
Those rowan-berry bunches will not burn me,
From yellowing, that grass won’t be disturbed,
And gently, as a tree lets leaves fall, yearning,
So I do shed my melancholy words.
Yet if the winds of Time once more come flying
And sweep my words up in a useless heap…
Say that that golden birch grove, now so silent,
Spoke with tender words before its sleep.
From Goethe (translation of Lermontov’s translation)
Mountain summits airy
Sleep in night’s soft peace;
Calmly sleeps the valley,
Filled with soft new mist,
No dust the path silvers,
No leaves wave their tress…
Just you wait a little,
Soon you too will rest.
М.Ю. Лермонтов
Когда волнуется желтеющая нива
И свежий лес шумит при звуке ветерка,
И прячется в саду малиновая слива
Под тенью сладостной зеленого листка;
Когда росой обрызганный душистой,
Румяным вечером иль утра в час златой,
Из-под куста мне ландыш серебристый
Приветливо кивает головой;
Когда студеный ключ играет по оврагу
И, погружая мысль в какой-то смутный сон,
Лепечет мне таинственную сагу
Про мирный край, откуда мчится он, –
Тогда смиряется души моей тревога,
Тогда расходятся морщины на челе, –
И счастье я могу постигнуть на земле,
И в небесах я вижу Бога...
Percy Bysshe Shelley
One word is too often profaned
For me to profane it.
One feeling too often disdained
For thee to disdain it.
One hope is too like despair
For prudence to smother
And pity from thee is more dear
Than praise from another.
I cannot give what men call «love»
But wilt thou accept not
The worship the heart lifts above –
And the heavens reject it not?
The desire of the moth for the star,
Of the night for the morrow,
My devotion to something afar
From this sphere of our sorrow.
M.Y. Lermontov
When fields of golden wheat are waving as they ripen,
When fresh the forest glades do rustle in the breeze,
And in the garden when the purple plum is hiding
Beneath the soft sweet shade of branches glowing green,
And when with fragrance dew-drenched everything does quiver,
Some blushing sunset or some blazing golden dawn
Or gentle lilies of the valley, shyly silver,
Waving their heads at me like friends, from bushes, nod.
And when the chilly brook pours, playing through its chasm,
And lulls my thoughts into a blurry maze of dreams,
And bubbles soft to me its mild, mysterious saga
About the peaceful place from which it streams,
Then all the worry in my soul becomes becalmed,
And on my brow the wrinkles smooth and pass
And on this Earth I can find happiness at last,
And in the heavens I see God…
Перси Биш Шелли (перевод на русский)
Изношено слово одно–
Не молвлю его всуе.
Отброшено чувство одно–
А тебя же волнует.
Робеет надежда одна,
Так схожа с отчаяньем:
Дороже улыбка твоя
Толпы обожания.
Слово «любовь» я не дарю.
Не примешь ли ты мольбу?
Несет ее сердце без румян
Понимающим небесам:
Как стремленье к звезде мотылька
И ночи к рассвету,
Моя преданность издалека,
Грусть, подобна обету.
А.А.Ахматова
Реквием (отрывок)
Опять поминальный приблизился час.
Я вижу, я слышу, я чувствую вас:
И ту, что едва до окна довели,
И ту, что родимой не топчет земли,
И ту, что красивой тряхнув головой,
Сказала: «Сюда прихожу, как домой».
Хотелось бы всех поименно назвать,
Да отняли список, и негде узнать.
Для них соткала я широкий покров
Из бедных, у них же подслушанных слов.
О них вспоминаю всегда и везде,
О них не забуду и в новой беде,
И если зажмут мой измученный рот,
Которым кричит стомильонный народ,
Пусть так же они поминают меня
В канун моего погребального дня.
А если когда-нибудь в этой стране
Воздвигнуть задумают памятник мне,
Согласье на это даю торжество,
Но только с условьем: не ставить его
Ни около моря, где я родилась
(Последняя с морем разорвана связь),
Ни в царском саду у заветного пня,
Где тень безутешная ищет меня,
А здесь, где стояла я триста часов
И где для меня не открыли засов.
Затем, что и в смерти блаженной боюсь
Забыть громыхание черных марусь,
Забыть, как постылая хлопала дверь
И выла старуха, как раненый зверь.
И пусть с неподвижных и бронзовых век
Как слезы струится подтаявший снег,
И голубь тюремный пусть гулит вдали,