Начальник склада говорит, что мы являемся служащими Красного Креста и по международной конвенции не имеем права никуда бежать, а немцы не должны рассматривать нас как пленных, мы и у немцев должны служить раненым и больным, как служили для русской армии. Распоряжение начальника склада мне страшно не понравилось, потому я приготовил себе верховую лошадь, кавалерийский карабин, седло, чтобы в случае, если немцы подойдут ближе, ускакать.
Решено было запросить по телефону управление Красного Креста. Телефон не работает. Тогда начальник склада и все остальные чиновники посылают меня на коляске с двумя лошадьми поехать в Несвиж, в управление Красного Креста, и требовать там инструкций. Зная мой немножко авантюристский характер, начальник склада берёт с меня честное слово, что я возвращусь и доложу обстановку.
Скрепя сердце, я дал честное слово. Приезжаю в управление. Оказывается, новый большевистский начальник Красного Креста уже бежал, бросив всё, не дав никаких распоряжений, а оставшаяся команда из нескольких санитаров и нескольких чиновников на общем собрании избрала временного руководителя, который мне говорит: «Поступайте как знаете, мы сами ничего не понимаем». Еду обратно мимо фольварка в Копенец, в котором я раньше был начальником и где теперь на моём месте мой бывший помощник. Вижу, что три воза и несколько человек из Копенца выезжают на дорогу, по которой я должен ехать. Среди них оказывается мой бывший помощник. Он увидел меня, идёт с распростёртыми объятиями и говорит: «Только тебя не хватало! Как хорошо! Мы удираем от немцев. В три воза положили тулупов, одежды, продуктов, какие были. Тут самые лучшие санитары, есть винтовки. И на твою долю найдётся. Бросай всё и садись, поедем в Слуцк».
И, действительно, на подводах солдаты мне все знакомые, и со всеми-то я в дружеских отношениях. Большое искушение было поехать с ними, но я вспомнил своё честное слово и отказался, а им сказал, что поеду на склад, а там у меня верховая лошадь приготовлена, постараюсь их догнать на слуцкой дороге. На том мы и распростились.
Еду к складу мимо станции, а на ней происходит грабёж. Солдаты, охрана складов, – все удрали, склады брошены. Крестьяне из окружающих сёл на подводах наезжают и грабят имущество складов: сахар, муку. Мальчишек много набежало, они любят оружие. Вижу, как один вытащил две винтовки, обмотал себя пулемётными лентами. Время от времени он останавливается и стреляет по сторонам. Постреляет, пойдёт дальше, остановится, опять постреляет…
Подъезжаю я к нашему складу, а вокруг него также подводы крестьян. Но чиновники мои и я успеваем подъехать. Выйдя к ним с винтовками, приказываем им уматывать скорее отсюда.
Я пересказал своим сотрудникам всё, что видел, а когда закончил, немцы пришли к нам. Всего несколько человек. Фельдфебель приставил немецкую стражу – двух человек, чтобы не разграбили склад. Немцы очень вежливо сказали нам, что не будут запрещать нам пользоваться продуктами со склада. В первую же ночь, когда наш повар приготовил еду, нашим начальником склада немцы были приглашены к обеду. Те пришли и поставили на стол со своей стороны вино. А к начальнику склада жена приехала. Перед ней, как перед единственной дамой, немцы вскакивали – сама вежливость. В то время немцы были совершенно другими, чем во Вторую мировую войну, они были людьми, хотя, конечно, сволочей между ними было также немало. На второй день я видел, как пришёл немецкий офицер и забрал коня у беженцев. Жена беженца вцепилась в коня с плачем, а он её оттолкнул. Немцы сказали нам, чтобы мы продолжали работать, как и раньше, а сами пошли дальше.
Мы пожили день или два, и, наконец, начальник склада и все мы соображаем: «Так что же это, мы остались на службе у немцев? Нас ведь могут, в конце концов, обвинить в этом. Надо уходить, уехать хотя бы в Несвиж, поселиться на частных квартирах и не служить у немцев». Мы попросили разрешения уехать у немецкого начальства. Они разрешили нам взять имущество. Мы собрали свои чемоданчики, продуктов набрали с собой и переехали в Несвиж. Мои друзья поселились в гостинице, а я снял комнату в квартире.
Прошло несколько дней. Да, я был заведующим хозяйственным отделом склада, а химическим отделом лекарств заведовал студент Миша (забыл его фамилию). Мы с ним дружили. Ходим мы с ним по Несвижу, Миша говорит, что скоро на Волге лёд пойдёт, а он был из Симбирска, и хорошо бы туда. Я отвечаю: «Миша, давай побежим из оккупационной зоны, занятой немцами». Хорошо. Когда? Ну, чего ждать. Сегодня подготовимся, завтра с утра, говорю, приходи к девяти часам в гостиницу, я буду тебя ждать. Так мы с Мишей решили.
Приготовил я рюкзак, снял с мундира всякие знаки отличия. На мне был френч, хорошая кожаная куртка и поверх неё дождевик, который всё закрывал, сапоги, в подкладку одного я спрятал прихваченный со склада хирургический нож – острый, как бритва, на случай, если меня арестуют, так прирезать часового. Готов был на всё, отчаянный был. К рюкзаку прицепил маленький чайничек, кружечку. Там продукты, пара ботинок. Рюкзачок за спину, и в девять часов прихожу в гостиницу. А Мишка за ночь передумал. И другие говорят: «Куда ты пойдёшь?» Но я пошёл.
…Стоит немецкий часовой. У меня удостоверение на двух языках: немецком и русском, что я чиновник. Меня пропустили.
Подошёл к станции Столбцы, там немцы. Один солдат продаёт сигары немецкие. А я в то время курил. Купил у него сигары, кое-как объяснился с ним по-немецки, я немножко учился немецкому в детстве. Немец ко мне отнёсся доброжелательно, тем более что я у него и сигары купил. Я осведомился, нельзя ли проехать из Столбцов по железной дороге в Минск? И этот немец согласился мне помочь. Подходит пассажирский поезд, и мой немецкий солдат ведёт меня в вагон, где сидят немецкие солдаты, сажает с ними рядом, как своего «комрада». Я сажусь и спокойно так приезжаю в Минск. Сотню вёрст не надо пешком идти, я уже ближе к границе!
Минск занят немецкими солдатами. А на вокзале много русских, по-видимому, таких же беглецов, как я, но никто из немцев ими не интересуется. Смотрят на них, как на частных пассажиров. Я их тоже не рассматриваю, собираюсь пешком идти дальше, в Россию, через Оршу (как по железной дороге). Но мне говорят, что мост через реку взорван, что там нельзя пройти. И я всё никак не могу придумать, каким же путём мне двигаться дальше.
Стою около минского вокзала и вижу, что по железной дороге к перрону подают теплушки. В них немецкие солдаты сажают узбеков из среднеазиатских наших владений, причём они в национальной одежде, в длинных халатах. Как они очутились на фронте? Их на войну как солдат не мобилизовали, но в конце войны могли мобилизовать для земляных работ – окопы рыть на фронте. И вот они, видимо, были захвачены там немецкими войсками.
Навожу справки у железнодорожников, куда немцы узбеков отправляют. Те говорят, что куда-то на запад, в Гомель и даже ещё дальше. У меня в кармане была записная книжка с железнодорожной картой-схемой. Я развернул эту карту и стал размышлять: если этот эшелон идёт в Гомель, то он в одном месте проходит очень близко к русской границе, за которой не оккупированная немцами земля, а именно, он подходит близко к станции Ново-Зыбково. Гомель и Ново-Зыбково находятся друг от друга, может, в ста вёрстах, а может меньше. Я решил, что хорошо бы с этими узбеками проехать до Гомеля, а там уже прошмыгнуть в Ново-Зыбково. Таков был мой расчёт. Я улучил момент и юркнул в один из вагонов. Проходит какое-то время, и эшелон двигается на юг, в сторону Гомеля. Я один среди этих узбеков.
У них большие мешки с собой, они вынимают курдюки с очень вкусным ароматным салом, хлебом, набирают на станциях кипяток и едят. Проходит несколько часов. Поезд останавливается, и что происходит. Польский комендант решил проверить, кто едет в этом эшелоне, и начал свой обход. А почему польский комендант? Вы должны знать, что в начале 1918 года поляки объявили свою независимость, и польские солдаты с фронта уходили и образовывали собственные участки польской армии. А на всех русских они смотрели свысока и с презрением. Украинцы тоже обособились, образовали свои войска. Наши солдатики смеялись, что команда «на караул» по-украински отдаётся так: «Железяку на пузяку. Геть!» А польская команда «Рядись вдвое!» (разойтись по два) будто бы отдаётся так: «Пан за пана хойшь!»