Неспокойно было в казачьих селах. Большинство казаков, которые не ушли с Дутовым, считали, что Советская власть должна оставить за ними прежние привилегии. Казачьи земли, лесные угодья — неделимы. Кацапам, то есть пришлым, неказакам, здесь ничего принадлежать не может.
А тут еще неурожай. В 1921 году собрали всего по 60 килограммов с десятины. Где голод, там тиф, туберкулез, беспризорщина.
В Оренбургском губкоме партии приходилось оперативно решать многие проблемы. Однако из сотни больших и малых дел главным было укрепление Советской власти на местах, защита Оренбуржья от классового врага. Губком партии стягивал в Оренбург наиболее зрелых коммунистов, имеющих опыт организаторской работы. Из Шарлыкского района был отозван командир отряда ЧОН Клейменов.
Май в наших краях — лучший месяц. Сочная зелень радует глаз, всюду буйство красок от соцветий сирени, шиповника, черемухи. Но такого, как этот, я не помню. Печет, как в июле, южный горячий ветер гонит пыль. Старики говорят, что таким был май в голодном 1911 году.
Ко всем несчастьям, председатель волисполкома приказал мне встречать на станции все поезда и не разрешать снимать с них тифозных больных. Пусть везут в Оренбург или Бузулук: там им могут помочь, а у нас один исход — в ящик. Как не отнекивался, вручили три мотка выстиранных бинтов, немного корпии и бумажный фунтик хины. Тоска и только. От невеселых дум отвлек станционный колокол: прибывал со стороны Сорочинска состав теплушек. Из первой на ходу выскочил коротконогий красноармеец и, увидев мою повязку, требовательно крикнул:
— Врача надо! Командир наш занедужил. Может, тиф или другая какая зараза.
Я объяснил красноармейцу положение дел на станции, а сам тем временем решил посмотреть на больного. И кого, вы думаете, я увидел? Димку Клейменова, геройского нашего друга. Лежал он иссиня-мраморный — под кучей шинелей, глаза закрыты, скрипит зубами, а сам трясется.
— Вчера был в форме, смеялся, — рассказывал красноармеец, — а сегодня, видишь, как разрисовало, не иначе, тиф.
— Сам ты тиф, — возразил я. — Не видишь, что ли, лихоманка трясет его.
— Откуда ты так точно знаешь? — обрадовался коротконогий.
— От верблюда. Командир ваш — Клейменов Дмитрий, ивановский он. С ним мы вместе от дутовцев в восемнадцатом прятались. Вот с тех пор и мается он этой лихоманкой, — сказал я. И, пока окружившие нас красноармейцы приходили в себя от удивления, достал хину и отсыпал из фунтика на спичечный коробок.
— С водкой ее пользительнее принимать, — сказал кто-то с уважением.
Я согласился. И через несколько минут тесаком разжали Димкину челюсть и влили ему нашу суспензию. Смотрю, глаза не открывает, а кадык ходит — значит, нормально.
Вот так и уехал с Клейменовым в Оренбург и стал сотрудником губЧК. Не скажу, что мне поручали ответственные операции, но и не без пользы для дела революции находился там.
Аппарат ЧК был небольшой, а дел невпроворот. Особо беспокоило нас наличие контры в городе. Были случаи, когда ночью стреляли в патрулей, в окна губкома партии и даже нашей ЧК. Вот в те неспокойные дни и произошла накладка, в которой, кроме меня, виноватых не было. Мог попасть и под трибунал, да Клейменов заступился. А дело было так. Писал я протокол допроса, который проводил Клейменов с задержанным на рынке последышем Елатомцева — Сергеем. Чтобы было понятно, расскажу о нем поподробнее. В 1917 году по ранению Дмитрий вернулся в Ивановку. А тут самая горячая пора выборов в Учредительное собрание. Местные богатеи своих делегатов хотят протолкнуть, ходят по дворам и уговаривают, а где и грозят крестьянам, чтобы голосовали за их избранников. Но не тут-то было. Клейменов, мой брат Карл и еще несколько фронтовиков такую агитацию повели среди односельчан, что нашим богатеям пришлось исходить злобной пеной. Слух даже пустили, что Клейменов получил от большевиков взятку в двадцать миллионов. Не помогло. Народ за Димкой пошел, а в восемнадцатом избрал его председателем волисполкома.