П.Н.ОРЛЕНЕВ
У виленских зрителей, как, вероятно, и во всех других городах, был свой неписаный кодекс хорошего тона в отношении приема гастролеров. Первое появление гастролера в каждом спектакле обязательно встречалось громом аплодисментов. Зрительный зал, вероятно, сгорел бы со стыда, если бы он вдруг случайно прозевал этот первый выход гастролера, не воздав ему должного по театральной табели о рангах. Иногда это даже приводило к курьезам. Так, В.П.Далматов обычно включал в свой гастрольный репертуар одноактную пьесу Тургенева «Провинциалка», где он играл роль старого бонвивана графа Любина. Зритель видел волнение в доме провинциального чиновника Ступендьева, где ждут приезда графа. Раздается звонок,- все персонажи замирают, не спуская глаз с входной двери: вот он, граф Любин! И когда на сцену выходит высокий, осанистый, хорошо одетый человек чванного вида, зрительный зал разражается бурей рукоплесканий в честь гастролера. Но, как полагается по пьесе, это явился не сам граф, а всего лишь его лакей! Можно себе представить самочувствие того выходного актера, который играл почти бессловесную роль лакея, и смущение зрителей, когда они убеждались в своей ошибке.
В вечер первой гастроли П.Н.Орленева в Вильне традиционная овация гастролеру была усилена еще и одновременной овацией в адрес актрисы-бенефициантки. В тот сезон (1902/03) в виленской антрепризе П.П.Струйского служила жена Орленева - А.А.Назимова. В бенефис Назимовой поставили пьесу Виктора Крылова «Горе-злосчастье», и Орленев приехал, чтобы своим участием еще более поднять интерес публики к бенефису. На сцену одновременно, под руку, вышли только что поженившиеся (по пьесе) молодые супруги Рожновы - Орленев и Назимова. Зрители встретили общим салютом Орленева-гастролера и Назимову-бенефициантку. Оба стояли радостные, красивые, и аплодисменты зрительного зала сливались с хором поздравлений свадебных гостей на сцене.
В первом действии Орленев долго не произносил ни одного слова.
Маленький чиновник, «канцелярская жимолость», он был до краев переполнен счастьем. Шла свадебная вечеринка, на ней присутствовали высокие гости: не только богатый помещик Силантьев, у которого служила в няньках мать новобрачной, но даже сам «его превосходительство», генерал, начальник Рожнова! Сияющими, влюбленными глазами смотрел Рожнов - Орленев на молодую жену, доверчиво и радостно - на всех гостей, казавшихся ему добрыми, дружественными к нему людьми, с благодарным обожанием - на «его превосходительство». Подумать только - сам генерал в неизреченной благости своей снизошел к нему, Рожнову, маленькому человечку… «Ведь я - червяк в сравненьи с ним, с его сиятельством самим!» Рожнов - единственный из всех, присутствовавших на свадебном пиру, - не подозревал гнусной изнанки свалившегося на него счастья. Он не знал, что предназначается лишь в подставные мужья красавицы Оленьки, что он лишь ширма, которою собираются прикрыть свои будущие амурные шалости и богач Силантьев и даже сам «его превосходительство». «Его превосходительство» говорил новобрачным речь,- приветственную, поздравительную речь. Надо было быть совершенным ребенком, доверчивым и беспечным, чтобы не почувствовать всего превосходительного презрения к ничтожному подставному мужу, и Рожнов - Орленев и был этим ребенком, не подозревавшим зла! Под влиянием обуревавших его чувств он даже набрался настолько храбрости, что осмелился ответить на генеральскую речь и - начал говорить! Лицо Орленева - Рожнова было прекрасно, его добрые синие глаза светились; зритель настораживался в ожидании тех удивительных, необыкновенных слов, которые сейчас услышит. Орленев говорил, задыхаясь от сознания собственной дерзости, запинаясь, заикаясь, как человек, привыкший всегда молчать: «Ваше превосходительство… Да что же… что же я был бы за свинья… если бы не чувствовал, ваше превосходительство!…»
Голос Орленева не только не отличался красотой, как, например, голос Комиссаржевской или Качалова, но был глуховат по звуку, легко срывался. Было в нем, однако, то чародейство, что и во всей актерской личности Орленева. Этот человек невысокого роста, невидной фигуры, с глухим сероватым голосом мог «брать» зрителя в плен с первых же произнесенных им слов. И уже зритель видел его преображенным, прекрасным, голос казался музыкой, звенел то червонцами смеха, то бубенцами слез. Сегодня,- спустя 48 лет! - я помню эту ответную речь Рожнова - Орленева слово в слово, с малейшими интонациями, так, как будто слышала ее вчера. За внешним убожеством этой речи, за корявым ее косноязычием и вульгарной мещанской лексикой Орленев с музыкальнейшим тактом показывал большие чувства прекрасной человеческой души. И глуховатый, задыхающийся от волнения голос его беспокоил, тревожил мучительно. Это поднимало пьесу В.Крылова,- хотя и одну из лучших его пьес, но все же ремесленную 1001-ю вариацию на тему о маленьком счастье маленького человека, растоптанном ногами сильных мира,- до высот трагического, заставляя вспоминать такие образы, как Акакий Акакиевич из гоголевской «Шинели». И уже в описанной первой сцене было ясно, сквозь какие моральные шпицрутены предстоит пройти маленькому человеку Рожнову.
Постепенное отрезвление и прозрение Рожнова Орленев раскрывал удивительно правдиво и сильно. Упоенный счастьем Рожнов долго не замечает, что над его головой нависли грозовые тучи. Между тем оба претендента на будущую благосклонность его жены, генерал и помещик, поссорились между собой, и генерал начинает вымещать зло на Рожнове. К Рожнову придираются, его снижают по службе, обижают, и Рожнов сперва только тоскливо недоумевает: за что? Вслед за генералом и вся свора чиновников, выслуживаясь перед ним, обрушивает на Рожнова ехидные намеки, обидные недомолвки, недоговоренные грязные сплетни. И наконец сам генерал, «его превосходительство», говорит Рожнову в глаза, без обиняков, будто жена его - на содержании у богача, будто сам Рожнов - снисходительный муж, чуть ли не торгующий женой. «За любовь такой красавицы вы еще мало с него требуете!…» В этой сцене Рожнов - Орленев переходил от мучительного недоумения к ужасу перед раскрывавшейся картиной грязи и мерзости - и наконец к исступленному бешенству от оскорбления не за себя, а за жену. «Ваше превосходительство, ведь и крыса поганая, если ее ногой пинать,- в сапог вцепится! А ведь я - человек!…» Синие глаза Орленева метали искры, как электрические разряды,- он был страшен, когда кричал двинувшимся на него чиновникам: «Не подходи! Драться буду! Убью! За жену мою я вступаюсь… Для нее и службу, и все - к черту пошлю!…»
Но, пожалуй, еще сильнее проводил Орленев следующее действие. После описанной сцены с чиновниками и «его превосходительством» Рожнов с отчаяния запивает и много дней скитается где-то, не решаясь вернуться домой. Когда он наконец приходит, между ним и женой вспыхивает ссора. Измученная тревогой, не знающая за собой вины (высокие покровители пока только подбираются к ней, как к лакомой добыче, но еще не сделали последнего шага), Оля оскорблена поведением Рожнова, его дерзостью, за которую его прогнали со службы. Она требует, чтобы он шел просить прощения у «его превосходительства», чтобы вымолил у него службу. Орленев - Рожнов слушает ее с ужасом. В нем самом за эти тяжкие дни произошли разительные внутренние перемены: он теперь настолько же прозорлив, насколько раньше был слеп. Он ни минуты не сомневается в том, что жена чиста перед ним, но он уже понимает, какой страшный мир окружает их обоих. Он пытается убедить ее, что не от этих людей надо им ждать помощи: «Чернорабочими работать будем, провались они, эти благодетели!» Выведенная из себя его упрямством, Оля прогоняет Рожнова прочь: «Мой дом, не твой! - кричит она (дом подарен ей Силантьевым).- Одна жить хочу! Уйди!» Это - полное крушение. Рожнов чувствует, что между ним и Олей оборвалась последняя связь, что в чем-то, самом главном, они не могут сговориться. Орленев сначала растерянно бормотал: «Что ты, что ты…» Потом долго, молча, ничего не отвечая на ее крики, смотрел на все невыразимо опечаленными глазами. «Будешь одна… Будешь…»,- говорил он почти шепотом и стремительно убегал.