– Я – Аннет.
Она протянула руку в перчатке.
– Я… Влад.
В конце концов это имя не хуже какого-нибудь Самуэля, а кто я на САМОМ деле, я уж и сам не был бы категоричен в ответе. Я взял ее за кончики пальцев и тактично прикоснулся губами к костяшкам, перчатка пахла духами довольно резко, слегка диссонируя с утонченным образом, словно она принадлежала иной особе.
– Как думаете, Влад, когда мы разобьемся? Не то, чтобы я боялась смерти, но люблю определенность. Многие боятся смерти вообще, а точной даты – тем более, мои подруги ходят к хиромантам, скорее, чтобы им дали что-то невнятно-туманное, чем конкретику, хотя, что может быть прекраснее точного понимания своего часа, пусть, даже он будет ужасен. Можно успеть сделать что-то важное, я уж не говорю, просто оформить свои дела, дабы не оставлять поводов родственникам втягиваться в тяжбы и тратить половину наследства на адвокатов после твоей смерти. Хотя, конечно, если момент смерти столь уж решительно предопределен, то предопределены и последние шаги, мутно все… – как-то свернула вдохновение она.
– Ну, положим, я не уверен, что мы разобьемся, посудина наша – одна из самых современных, и способна облететь Европу, если хватит терпения пассажиров. Ураган в конце концов кончится, мы же не в тропиках, а сесть мы можем на любой кусок суши, взлетная полоса нам не нужна. Что же касается мыслей о знании своего конца… Пожалуй, как человек практический, соглашусь с вами, но мне приходилось наблюдать в Пекине забавный, так сказать, ритуал – местные каллиграфы тренировались в написании иероглифов водой по земле. Творение уже начинало исчезать под жарким солнцем, когда ставилась последняя черта. Им наш спор был бы непонятен, ибо для них смерть – что-то столь же нечеткое, как и испаряющиеся знаки на земле, впрочем, как и жизнь.
– Прекрасно излагаете, – я кивнул благодарно, – однако, если б жить нам осталось не более часа, как бы вы провели это время?
Я честно задумался: оформлять свои финансы, за отсутствием оных, нужды не было, родственников близких я был лишен, послать телеграмму друзьям? Ну, может быть, увидеть Ольгу? Да, безусловно, но дело даже не только в ней, зашитая в десять сундуков и спрятанная то ли в моем сердце, то ли в голове тайна, лишавшая меня покоя и сна последние годы, – вот что я хотел бы узнать напоследок. Но, как сказать это человеку, которого я знаю (?) несколько часов?
– Вы задали сложный вопрос. Я не буду уклоняться, но дайте мне время подумать, кажется, оно у нас еще есть.
Корабль шел уверенно, без качки, по курсу, проложенному, впрочем, не его капитаном.
– А позвольте задать тот же вопрос Вам?
– А я бы выпила еще и занялась любовью с тобой… Или с капитаном, или даже со всей командой!
Она расхохоталась громко и бесцеремонно, так, что на нас обернулись.
– Не знаю, принеси мне еще коньяку.
Мы выпили еще, беседа сошла с пограничной кромки, были обсуждены атмосферные явления, к моему удивлению Аннет разбиралась в процессах образования гроз и даже в тропических переносах воздушных масс, к нашему же путешествию в страну Оз она относилась, как к забавному приключению.
– Я громко кричала, да?
Это было произнесено в середине обсуждения появления пустыни в Сахаре.
– Да, я помню, не подумайте, это не из-за аварии, я, просто, увидела, его…
Похоже, нервный срыв все-таки имел место.
– Понимаешь, когда погас свет и исчезли звуки, вспыхнула молния, и я увидела его там, за окном, он летел на своем бледном коне, и плащ развевался у него за спиной.
Явные признаки нервного расстройства, однако, мне ли с моими видениями судить об этом?
– Не допускаете, что это Вам просто померещилось? Отблеск молнии на облаке, еще какой-то оптический эффект?
– Не считай меня сумасшедшей, ладно?
Голос стал агрессивным, на нас опять оглянулись.
– Я видела его с детства, с тех пор как прочитала Купера. Мы жили с родителями на ферме. Комната моя была на первом этаже, окна выходили на пастбище. И однажды ночью при яркой луне я увидела его. Его бледный конь шел в лунном свете по траве, на которой уже лежала роса, ну, знаешь, как жидкое серебро. Он шел, а трава под ним не мялась… Мне стало страшно, я залезла под одеяло, наутро рассказала все маме, меня пожалели (привиделось такое), похвалили (какая храбрая Аннет), поругали (не читай большей эту американскую дрянь) и забыли. А он стал приходить каждую ночь. Ну, то есть, это я знала, что он приходит, а видно его только в полнолуние. Я перестала рассказывать о нем маме, не хотелось, чтобы на меня смотрели странно-сочувственно. Он не делал ничего неприятного и даже не приближался, хотя я знала, что он за мной наблюдает. Головы-то нет, а он наблюдает!