Поговорив о новостях, поднимались и, скрипя старыми плитками паркета, проходили в гостиную, к большому круглому столу. Начиналась работа, но начиналась не сразу, а с какого-то еще предварительного разговора, подчас необязательного. Алисе Георгиевне нужна была своего рода разминка. Начав же работу, она не отвлекалась до конца, до заранее отмеренного ею срока. Преждевременный уход по вполне даже уважительным причинам искренне расстраивал ее.
Потом уже стало понятно, что рабочий визит к ней нельзя совместить ни с чем другим: она была готова к работе и весь вечер был заранее распланирован. Срыв этого маленького плана приносил ей огорчение.
Работала Алиса Георгиевна сосредоточенно, внимательно просматривала каждую строчку. Мы проходили страницу за страницей, обсуждая ее или мои замечания по тексту. Работа эта шла очень медленно. Не потому, что было много редакторских замечаний или Алиса Георгиевна вносила много поправок. Журнальный вариант текста казался мне в целом хорошо подготовленным, и мои замечания сводились либо к исправлению фактических неточностей, которые выявились после журнальной публикации, либо к отдельным, совсем незначительным стилистическим поправкам, или, что бывало чаще всего, к предложениям сократить или дописать тот или иной абзац, фразу ради композиционной стройности. В журнальном варианте, работа над которым шла годы, неизбежно накапливались повторы.
На сокращения Алиса Георгиевна шла очень неохотно. Время уходило на доказательства и уговоры. Ей, непривычной к работе такого рода, завороженной написанным и опубликованным, просто психологически трудно было расставаться даже с отдельной фразой. Когда же удавалось убедить ее и перечеркнуть кусок текста, она всегда сокрушенно вздыхала и укоризненно покачивала головой. Но в целом и эта работа доставляла ей радость.
Не раз она говорила, что ей «симпатичны эти галочки» — так она называла корректорские знаки абзаца, которые я беспрестанно расставлял, ибо текст был набран по принятой тогда в журнале верстке без абзацев. «Галочки» относились к новой для нее технологии, были знаком дела, в котором ей были важны и приятны малейшие мелочи.
Разговоры о формате книги, ее оформлении, расположении фотографий доставляли ей видимое удовольствие.
Сейчас весь ход работы вспоминается как счастливое время. Тогда же, бывало, охватывало отчаяние от невозможности убедить Алису Георгиевну в вещах совершенно очевидных.
— Снимем этот кусочек, здесь повтор, — говорил я в полной уверенности, что последует согласие, и уже нацеливался ручкой на злополучные строки.
— Почему, Юрий Сергеевич? Ведь это так важно.
— Алиса Георгиевна, на последних страницах четыре раза описываются ваши туалеты. Это много. Давайте этим местом пожертвуем.
— Но это же интересно, Юрий Сергеевич, молодежь должна знать, что мы носили.
— Конечно, но ведь вот тут вы описали свой туалет и здесь, а здесь уже липшее, тут ведь речь идет о другом, более существенном…
— Нет, вы не правы, это очень важно.
И следовала большая и по-своему убедительная речь о том, как важна культура одежды, как теперь молодежь не умеет одеваться.
Однажды я открыл для себя, что у Алисы Георгиевны в эти моменты пропадает чувство юмора, которое иногда помогает в редакторской работе. Необидная шутка подчас действует убедительно. С ней никакие шутки не проходили. Она не воспринимала их совершенно, продолжая серьезно и обстоятельно аргументировать свои позиции, даже если речь шла об одном слове.
Вообще же она была веселым, насмешливым человеком, умела подметить смешную деталь, актерски показать чью-либо манеру говорить, держаться. Всегда это было в форме доброго, любовного подтрунивания.
— Что вы, молодые, все говорите — спать пора, спать, рано вставать. Мы совсем могли не спать в вашем возрасте.
Выстраивался шутливый диалог, а потом шли воспоминания о веселых встречах Нового года, друзьях, и вставал из рассказа какой-то особый стиль жизни, действительно, может быть, теперь утерянный.