Звоню в штаб оперативному дежурному. Спрашиваю:
- Какие новости? Он отвечает:
- Пока никаких.
В кабинете душно. Настежь открыл окна. Струя свежего воздуха овеяла лицо. Потушил электричество и опустился в глубокое кресло. Большая яркая луна осветила комнату. Точно днем, можно разглядеть любой предмет, на корешках прочитать названия книг.
...Припомнилось далекое детство, родное село Высокое. Малышами любили мы с дружками вечерами сидеть на завалинке и считать звезды. Считали наперегонки, кто больше. Бывало, выйдет отец, посмотрит на нас, покачает головой:
- Чего уперлись в небо? Земли вам мало, что ли? Спать пора, баламуты, совсем от рук отбились!
Молча разбегались мы по своим хатенкам, так и не досчитав всех звезд. А уходить было ужасно жаль. Ведь совсем, кажется, немного осталось, только самые маленькие.
Сейчас же звезды кажутся необыкновенной величины и светят особенно ярко. Но не до них!
Та к, не раздеваясь, продолжал сидеть наедине со своими тяжелыми думами. Меня преследуют слова, сказанные Павловым во время спектакля: "Этого не может быть" и "Чепуха какая-то". Вижу, как он рукой показывает на сцену: тише, мол, лучше следи за развитием событий в пьесе. Интересно, чем вызвано такое равнодушие Павлова к донесениям разведки? Или, может, это только внешняя маска безразличия? И все же меня поражает его олимпийское спокойствие. Неужели он прав, а я проявляю излишнюю нервозность?
Встал, подошел к окну. Чистое и невероятно спокойное небо.
Из тяжелой задумчивости вывел телефонный звонок. Оперативный дежурный передал приказ командующего немедленно явиться в штаб. Значит, я был прав! Через пятнадцать минут вошел в кабинет командующего. Застал там члена Военного совета округа корпусного комиссара А. Я. Фоминых и начальника штаба генерал-майора В. Е. Климовских.
- Случилось что? - спрашиваю генерала Павлова.
- Сам как следует не разберу. Понимаешь, какая-то чертовщина. Несколько минут назад звонил из третьей армии Кузнецов. Говорит, что немцы нарушили границу на участке от Сопоцкина до Августова, бомбят Гродно, штаб армии. Связь с частями по проводам нарушена, перешли на радио. Две радиостанции прекратили работу - может, уничтожены. Перед твоим приходом звонил из десятой армии Голубев, а из четвертой - начальник штаба полковник Сандалов. Сообщения неприятные. Немцы всюду бомбят...
Наш разговор прервал телефонный звонок из Москвы. Павлова вызывал нарком обороны Маршал Советского Союза С. К. Тимошенко. Командующий доложил обстановку.
Вскоре снова позвонил Кузнецов, сообщил, что немцы продолжают бомбить. На протяжении пятидесяти километров повалены все телеграфные и телефонные столбы. Связь со многими частями нарушена.
Тучи сгущались. По многочисленным каналам в кабинет командующего стекались все новые и новые сведения, одно тревожнее другого: бомбежка, пожары, немцы с воздуха расстреливают мирное население.
Снова появился с докладом полковник Блохин. Оказывается, с рассветом 22 июня против войск Западного фронта перешли в наступление более тридцати немецких пехотных, пять танковых, две моторизованные и одна десантная дивизии, сорок артиллерийских и пять авиационных полков.
Так без объявления войны Гитлер вероломно напал на нашу страну!
Павлов обращается ко мне:
- Голубев один раз позвонил, и больше никаких сведений из десятой армии нет. Сейчас полечу туда, а ты оставайся здесь.
- Считаю такое решение неверным. Командующему нельзя бросать управление войсками, - возражаю я.
- Вы, товарищ Болдин, - переходя на официальный тон, говорит Павлов, первый заместитель командующего. Предлагаю остаться вместо меня в штабе. Иного решения в создавшейся ситуации не вижу.
Я доказываю Павлову, что вернее будет, если в Белосток полечу я. Но он упорствует, нервничает, то и дело выходит из кабинета и возвращается обратно.
Снова звонит маршал С. К. Тимошенко. На сей раз обстановку докладываю я. Одновременно сообщаю:
- Павлов рвется в Белосток. Считаю, что командующему нельзя оставлять управления войсками. Прошу разрешить мне вылететь в десятую армию.
Нарком никому не разрешает вылетать, предлагает остаться в Минске и немедленно наладить связь с армиями.
Тем временем из корпусов и дивизий поступают все новые и новые донесения. Но в них - ничего утешительного. Сила ударов гитлеровских воздушных пиратов нарастает. Они бомбят Белосток и Гродно, Лиду и Цехановец, Волковыск и Кобрин, Брест, Слоним и другие города Белоруссии. То тут, то там действуют немецкие парашютисты.
Много наших самолетов погибло, не успев подняться в воздух. А фашисты продолжают с бреющего полета расстреливать советские войска, мирное население. На ряде участков они перешли границу и, заняв десятки населенных пунктов, продолжают продвигаться вперед.
В моем кабинете один за другим раздаются телефонные звонки. За короткое время в четвертый раз вызывает нарком обороны. Докладываю новые данные. Выслушав меня, С. К. Тимошенко говорит:
- Товарищ Болдин, учтите, никаких действий против немцев без нашего ведома не предпринимать. Ставлю в известность вас и прошу передать Павлову, что товарищ Сталин не разрешает открывать артиллерийский огонь по немцам.
- Как же так? - кричу в трубку. - Ведь наши войска вынуждены отступать. Горят города, гибнут люди!
Я очень взволнован. Мне трудно подобрать слова, которыми можно было бы передать всю трагедию, разыгравшуюся на нашей земле. Но существует приказ не поддаваться на провокации немецких генералов.
- Разведку самолётами вести не далее шестидесяти километров, - говорит нарком.
Докладываю, что фашисты на аэродромам первой линии вывели из строя почти всю нашу авиацию. По всему видно, противник стремится овладеть районом Лида для обеспечения высадки воздушного десанта в тылу основной группировки Западного фронта, а затем концентрическими ударами в сторону Гродно и в северо-восточном направлении на Волковыск перерезать наши основные коммуникации.
Настаиваю на немедленном применении механизированных, стрелковых частей и артиллерии, особенно зенитной.
Но нарком повторил прежний приказ: никаких иных мер не предпринимать, кроме разведки в глубь территории противника на шестьдесят километров.
Последние месяцы мне довелось особенно часто бывать в приграничных войсках. Я систематически знакомился с сообщениями нашей разведки, а они свидетельствовали, что Гитлер ведет активную подготовку к войне против Советского Союза. После каждой своей командировки обо всем, что я видел, подробно докладывал Павлову, а он сообщал в Москву. В сложившейся ситуации я никак не мог смириться с мыслью о том, что действия, начатые германской армией против советских войск, являются провокацией, а не войной.
Наконец из Москвы поступил приказ немедленно ввести в действие "Красный пакет", содержавший план прикрытия государственной границы. Но было уже поздно. В третьей и четвертой армиях приказ успели расшифровать только частично, а в десятой взялись за это, когда фашисты уже развернули широкие военные действия.
Замечу, кстати, что и этот приказ ограничивал наши ответные меры и заканчивался такими строками: "Никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить". Но о каком прикрытии государственной границы могла идти речь, когда на ряде направлений враг уже глубоко вклинился на нашу территорию!
Захожу к Павлову, передаю содержание моего последнего разговора с наркомом обороны. Сообщаю, что С. К. Тимошенко разрешил мне вылететь в Белосток. Прощаюсь и стремглав бегу к машине.
На улицах Минска тревожно. Город насторожился. Большие группы людей стоят у репродукторов.
Буквально на несколько минут заезжаю домой. Второпях надеваю кожаное пальто и летный шлем. Через плечо перебрасываю ремень планшета с картой.
- Куда ты, Ваня? - спрашивает жена. Она очень волнуется, в ее глазах слезы.
- Дела, дорогая, дела, - говорю уверенным голосом, без всякого намека на серьезность положения, точно еду на очередные учения, а не на войну. Прощаюсь, уверяю, что все будет хорошо, и покидаю дом.