Холл гостиницы пустовал — Эндамор еще не проснулся. Гэлвейн оставила записку для Винмара, ключи и вышла. В абсолютной тишине не наступившего утра, звучал голос окарины, чистый и свежий, как глоток ключевой воды. Мелодия звала легким ветром. Анн направилась следом.
Женщина ушла далеко, когда начало подниматься солнце. Долина сменилась холмами, затем предгорьями. Голос окарины вел чародейку века назад заросшей тропой.
— Направит душу, — сказала белая Старейшина.
Анн вспоминала слова и пыталась понять, что за ними скрывается. Она остановилась отдохнуть на перевале, съела два яблока, брошенные в сумку еще в Альхейсе, и подошла к нависавшему над склоном камню; храм высился внизу. Гэлвейн достала из кармана окарину и поочередно коснулась восьми отверстий на вытертом боку. «Словно прошлогодний орех», — подумала женщина. Она убрала инструмент и начала спускаться.
Храм выглядел как позавчера, только послеполуденное солнце четче и резче рисовало тени. Гэлвейн оставила сумку возле входа и вошла. Чародейка соединила пальцы, создавая шар света, который неторопливо поплыл вперед золотистой жемчужиной.
Анн не увидела ничего нового. Она внимательно осмотрела арку входа, потом подошла к чаше и встретилась глазами с отражением. Женщина прищурилась. Оно играло на окарине, и вокруг парили маленькие драконы. Их белые тени рождались в черноте дна и поднимались, описывая спирали, к поверхности. Драконы походили на осенние листья, летящие снизу вверх.
Когда первая тень без всплеска выскользнула из воды, Анн отступила — под каблуками зашелестели мелкие камни. Она вспомнила слова Эндамора о храме и сжала ладонями окарину.
Инструмент был теплым.
Дракон взлетел, за ним — другой, третий... Тени окружили чародейку не замирающим листопадом, заставив оцепенеть. Анн смотрела, как поднимаются к сводам призрачные силуэты, чьи крылья скользят сквозь ее руки и волосы так осторожно, так нежно, словно женщина — не знавший ласки ребенок.
Золотой шар погас, но белые тени мерцали и освещали храм. Не останавливаясь ни на мгновение, они кружились в долгом полете. Плавно. Торжественно.
Гэлвейн почувствовала, что плачет. Невидимые и теплые пальцы сдавили ее сердце. Покачнувшись, Анн села на край чаши. Отражение в воде перестало играть и протянуло руку. Оно взяло чародейку за запястье, и его пальцы порвали поверхность белыми когтями.
Резанул по ушам истошный драконий визг, заставив зажмуриться; плеснула вода...
Анн сжала пальцы свободной руки в заклинании, но дракон, поднявшийся из чаши, навалился и обхватил чародейку крыльями. Он мог смять человека подобно бумаге, но держал его бережно, словно младенца, и топил в купели.
Глаза и губы женщины залила вода, пальцы оцарапала колючая чешуя. Дыхание в крике рванулось к поверхности, когда возле лица щелкнули клыки.
Тонкие зрачки пульсировали в расплавленном золоте. Звериные глаза смотрели в лицо чародейки, дико и насторожено: дракон ждал ответа.
Гэлвейн захлебнулась заклинанием. Она перестала вырываться.
Ей стало спокойно, как минуту назад, когда мимо скользили белые тени маленьких драконов.
5.
23, аргей.
Винмар два дня подбирал ключ к подаренной Старейшинами Сфере. Покрывавшие ее поверхность узоры сплетались паутиной заклинания. Нити соединялись естественно и изысканно-сложно. Ат'кай Витигайорру потребовались все внимание и мастерство, чтобы понять суть; последний раз дракон так трудился над Чином.
Когда на третий день Винмар открыл Сферу, то поразился написанному: многое он мог только понять, воспроизвести — не хватило бы сил и опыта. Больше остального его захватили аоли, сосуды, созданные людьми в год заключения союза с драконами. Обыкновенные вещи переплетали человеческие и звериные ауры. Не желавшие жить инстинктами драконы и уставшие от слабости люди приходили к аоли, чтобы оставить души — их сосуды берегли годами.
Страницы незнакомой истории заворожили Винмара. Читая, он представлял предков, искавших равновесие между инстинктами и разумом. Схватившись в поединке, звериные и людские ауры соединялись, и дракон обретал черты человека, а человек — дракона.
Ат'кай Витигайорр мог провести за Сферой еще неделю, но его сестра, Эннари, вечером третьего дня поинтересовалась: