Психологические истоки учения А.Шопенгауэра состояли в том, что он неоднократно переживал такие состояния, в которых его собственная воля впадала в буйство и совершенно выходила из повиновения разуму. (Нет ничего удивительного, что философ чаще всего судит о природе человека по своим собственным состояниям и поступкам. Ни один человек в мире никогда не признает себя ненормальным, скорее, он будет срисовывать с себя самого норму для всего человечества.)
Биографы А.Шопенгауэра отмечают, что его отец, Генрих Флорис Шопенгауэр, был подвержен вспышкам буйного гнева. Сошлемся на два свидетельства.
Выдающийся отечественный историк философии, А.А.Чанышев, пишет: «Он (Г.Ф.Шопенгауэр — А.П.) слыл человеком немного неуравновешенным, так как порой был подвержен вспышкам гнева и приступам депрессии, что, впрочем, не умаляло в глазах тех, кто имел с ним дело, главных свойств его личности: доброты, ярко выраженного чувства собственного достоинства, независимости суждений, открытости, неподкупной честности, свободолюбия»[2].
Биограф А.Шопенгауэра (и не только его!) Куно Фишер подчеркивает, что такую вспыльчивость, да еще и не проходящую в одночасье, философ мог унаследовать не только от отца, но и от деда по матери, ратсгера Трозингера, который тоже был подвержен вспышкам буйного гнева. Примечательно, что такое буйство, не поддающееся никакому разумному обузданию, К.Фишер именует волей, то есть главной силой, которая, по мнению А.Шопенгауэра, имеет космический характер и движет всем миром:
«Одну общую черту имел Генрих Флорис со своим тестем: пылкую необузданную волю. Рассказывают, что ратсгер Трозингер совершал иногда такие порывы неукротимой вспыльчивости, что все бежали от него в ужасе.»[3]
Соединение наследства отца и деда создало в А.Шопенгауэре гремучую смесь: во время вспышек бешенства он переставал осознавать себя и, казалось бы, сам удивлялся себе, описывая впоследствии свои поступки.
Психологу многое объяснит письменный ответ А.Шопенгауэра на жалобу в суд швеи Каролины Маркет, с которой у него вышел конфликт во время его недолгого профессорства. (В августе 1821 года эта швея привлекла автора “Мира как воли и представления” к суду за оскорбление словом и действием.)
«Возводимое на меня обвинение представляет чудовищное сплетение лжи с истиною… Я месяцев шестнадцать занимаю у вдовы Беккер меблированную квартиру, состоящую из кабинета и спальни; к спальне примыкает маленькая каморка, которою я сначала пользовался, но потом, за ненадобностью, уступил хозяйке. Последние пять месяцев каморку эту занимала теперешняя моя обвинительница. Передняя же при квартире всегда состояла исключительно в пользовании моем и другого жильца, и кроме нас двоих и наших случайных гостей в переднюю никому не следовало показываться… Но недели за две до двенадцатого августа я, вернувшись домой, застал в передней трех незнакомок; по многим причинам это мне не понравилось и я, позвав хозяйку, спросил ее, позволила ли она госпоже Маркет сидеть в моей передней? Она ответила мне, что нет, что Маркет вообще из своей каморки в другие комнаты не заходит и что вообще Маркет в моей передней нечего делать… Двенадцатого августа, прийдя домой, я опять застал в передней трех женщин. Узнав, что хозяйки нет дома, я сам приказал им выйти вон. Две из них повиновались беспрекословно, обвинительница же этого не сделала, заявив, что она — приличная особа. Подтвердив госпоже Маркет приказание удалиться, я вошел в свои комнаты. Пробыв там некоторое время, я, собираясь снова выходить из дому, опять вышел в переднюю со шляпой на голове и с палкой в руке. Увидев, что госпожа Маркет все еще находится в передней, я повторил ей приглашение удалиться; но она упорно желала оставаться в передней; тогда я пригрозил вышвырнуть ее вон, а так как она стояла на своем, то я и на самом деле вышвырнул ее за дверь. Она подняла крик, грозила мне судом и требовала свои вещи, которые я ей выбросил; но тут, под тем предлогом, что в передней осталась какая-то незамеченная мною тряпка ее, она снова вторглась в мои комнаты; я опять ее вытолкал, хотя она этому противилась изо всех сил и громко кричала, желая привлечь жильцов. Когда я ее вторично выпроваживал, она упала, по всей вероятности, умышленно; но уверения ее, будто я сорвал с нее чепец и топтал его ногами — чистейшая ложь: подобная дикая расправа не вяжется ни с моим характером, ни с моим общественным положением и воспитанием; удалив Маркет за дверь, я ее больше не трогал, а только послал ей вдогонку крепкое слово. В этом, я конечно, провинился и подлежу за то наказанию; во всем же остальном я пользовался лишь неоспоримым правом охраны моего жилища от нахальных посягательств. Если у нее очутились ссадины и синяки, то я позволяю себе усомниться в том, чтобы они были получены при данном столкновении; но даже и в последнем случае она должна винить сама себя: таким незначительным повреждениям рискует подвергнуться всякий, кто держит в осаде чужие двери…»[4].
В первой инстанции дело выиграл Шопенгауэр. Но оно тянулось еще пять лет, кончившись тем, что Шопенгауэр должен был выплачивать Маркет пожизненную пенсию по 60 талеров в год, поскольку было признано, что при падении с лестницы она сломала руку и лишилась трудоспособности. Это продолжалось двадцать лет. В 1846 году философ получил свидетельство о смерти, на котором начертал по латыни “Obit anus, abit onus” (“Отошла старуха, свалилось бремя”).
Внутренняя агрессия, которая в изобилии существовала в А.Шопенгауэре, требовала обуздания. Убить могущественную волю в себе — такой была его личная, психологическая, а вовсе не только метафизическая задача. Оборотной стороной существования этой внутренней агрессии был страх перед окружающими. По расхожим наивным представлениям, агрессивный и жестокий человек не боится других: чего же ему бояться, ведь он сможет атаковать и победить их без труда? На деле все обстоит иначе. Представление о человеке вообще каждый составляет, наблюдая за самим собой — ведь это не просто самый доступный, но и излюбленный предмет наблюдения. Природа человека вообще срисовывается с автопортрета. Но если я агрессивен до такой степени, что гнев способен заставить меня забыться, то сущность человека вообще проникнута агрессией. И, значит, любой из людей, даже самый кроткий с виду, таит в себе опасность. Биограф А.Шопенгауэра К.Фишер писал:
«Он видел себя окруженным со всех сторон подстерегающими его опасностями; серьезнейшую опасность видел он в людях; отсюда его непреодолимая боязнь людей, служившая постоянным источником страха, враждебности к людям, подозрительности и недоверчивости, и чувства эти не только не ослабли со временем, но, напротив, вследствие живости его фантазии разрослись безгранично»[5].
Нет ничего удивительного в том, что А.Шопенгауэр попытался «реабилитировать» свои состояния, в которых проявлял агрессию и насилие. Он приписал такую агрессивность не только всем людям, но и всем живым существам. Так и появился тезис о Воле — мощном начале, которое можно было бы без особой натяжки именовать Энергией Жизни. Эта Воля не подлежит контролю разума. Наоборот, разум служит ей, изобретая все новые и новые средства борьбы за жизнь.
Воля, свободная от контроля разума, бессмысленна. Она способна в одночасье разрушить все то, что создавала, и тут же начать снова. Собственно говоря, она и не действует иначе — только круговорот, только прибой, в котором волны накатываются и откатываются. Никакого развития, никакого смысла, только вечное чередование рождений и смертей.
А.Шопенгауэр еще в молодые годы познакомился в кружке, который собирался в доме его матери, с И.В.Гете. Этот великий поэт, естествоиспытатель, философ и министр оказал на него огромное влияние. Пантеизм раннего Гете отличался от буддистского учения о сансаре, «колесе бытия» лишь общим настроением: Гете созерцал круговращение жизни с радостью и удовольствием, тогда как буддисты — с состраданием. Тем не менее, интерес к буддизму у Шопенгауэра явно был подготовлен пантеизмом Гете.
[2]
Чанышев А.А. Учение А.Шопенгауэра о мире, человеке и основе морали// Шопенгауэр А. Собрание сочинений: В 6 т. М.: ТЕРРА-Книжный клуб; Республика, 1999–2001. Т.1. С.452.