Зато удалось немного посидеть на крыше. Упершись ногами в водосток, я просто сидел около четверти часа наедине с дождем, слушая звуки Тремпл-Толл. Целую четверть часа я не слышал хрипов, тяжелого звука шагов по лестнице, ворчания и ругани. Я молча глядел на крыши домов, на проплывающий вдалеке дирижабль, на мигающие семафорные бакены среди туч. В окнах дома напротив ярко горел свет. Оттуда доносилась музыка; тени мелькали на фоне оконных проемов. Танцевали... Я знал, что это за место. На вывеске было написано «Салон мистера Боггарта», но я слышал о нем лишь: «Гнилой притон!», «Бездельничья свалка!» и «Шумотопталка!».
По вечерам в «Салоне мистера Боггарта» утраивали танцы. Вальс и танго... Кто-то пел, люди шутили и смеялись. Отзвуки, долетавшие оттуда, рисовали в моей голове причудливую картину, на которой было изображено что-то непонятное, но яркое, и я называл ее «Чудачество, запертое в бутылку». Я тогда не слишком понимал значение слова «кабаре».
Я сидел у водостока, пока из чердачного люка не раздались крики: «Надеюсь, ты свалился с крыши!», «Хватит торчать у трубы! Даже драные коты столько не торчат у труб!», а напоследок «Немедленно спускайся, паршивец!». И так я вернулся в свое обычное существование.
Все было очень плохо. Я ненавидел свою жизнь, вечно вжимал голову в плечи, ожидая очередного удара, я прозябал хуже тех плотоядных росянок в горшках - их, по крайней мере, кормили завтраком, вторым завтраком, обедом и ужином, состоящими из мух, которых я лично отлавливал с утра и до вечера. И все же, вскоре, в один из обычных серых габенских дней, все изменилось. Настоящую боль я пережил, когда в моей жизни появилось то, что у меня можно было забрать. До того мне просто не с чем было сравнивать. У меня ничего не было: никаких игрушек, из одежды только старая рубаха и мешковатые штаны на одной подтяжке. Я просто не умел терять, так как я ничем не владел, но...
Однажды в городе появилась она. Вышла из облака пара под аккомпанемент гудка колесного парохода «Злая Вивьен». Ее звали мадам Эсперанза и, очевидно, она сошла на берег на пристани в районе Набережных, хоть никто из пассажиров не смог бы вспомнить ее общества. И это странно, ведь забыть, как и не заметить, ее было в принципе невозможно. В руках мадам Эсперанза держала чемодан, обтянутый кожей ящерицы, и диковинную зеленую трость. На плечах у нее величественно возлежало пышное боа, а в волосы были вплетены пестрые перья. Мадам Эсперанза была красивой, у нее были большие черные глаза и смуглая кожа. Она была чем-то невероятным. Чудом. И каждый, кто глядел на нее, думал: «Что же она делает в такой дыре, как Габен?»
Местная публика не знала, как реагировать на появление мадам Эсперанзы. Эта женщина была настолько невероятной, что нельзя было не отдать ей честь, будь ты служивым, или не приподнять цилиндр в почтении, будь ты джентльменом. Но в то же время она была исключительно... чужой. В ней - в ее позе, в грации движений, во взгляде - было больше звериного, чем человеческого. Габенские дамы были испуганы - о, они были просто в ужасе! Как одна они решили, что мадам Эсперанза явилась в Габен, чтобы похитить их мужей. Они зря переживали - местные мужчины были мадам Эсперанзе совершенно без надобности. По крайней мере, одних мужчин ей точно было мало.
Проигнорировав склонившегося в почтении вальяжного смотрителя причала, мадам Эсперанза поставила чемодан на дощатый настил и извлекла на свет походящий на спицу мундштук с невероятно тонкой папиреткой. Удачно оказавшийся поблизости мальчишка из породы уличных детей поспешил поднести ей зажженную спичку.
- Благодарю, дорогой,- сказала мадам Эсперанза низким глубоким голосом, взяла чемодан и пошагала в город.
Неизвестно, понравился ей Габен, или нет - вряд ли, конечно, но она, в любом случае, не подала виду. Просто шла себе по улочкам района Тремпл-Толл, курила папиретку и вводила в оторопь прохожих. Она почти не глядела по сторонам. Просто шла и даже не думала спрашивать дорогу. Видимо, она прекрасно знала, куда ей нужно.
Мадам Эсперанза прошла и мимо нашего дома. Я как раз тер тряпкой круглое окошко над лестницей. Она появилась из-за угла, обогнула афишную тумбу и покосившийся фонарный столб, после чего вошла в высокие двери здания напротив.
С ее исчезновением весь мир мгновенно будто посерел и утратил краски. Была ли она вообще, прекрасная мадам Эсперанза, или же я ее выдумал? Как будто она была всего лишь сном, и вот растворилась в скучной бессмысленной яви. Но она не привиделась мне, о, нет.