А если уж говорить о дегте, бочках и неких столовых приборах, то все же нужно признать, что был, по крайней мере, один человек, которого все связанное с новым танцем буквально выводило из себя.
- Отвратительные танцульки,- говорила моя мачеха.- Мерзкие вульгарные дрыганья-дерганья. Как будто кто-то стал им на ногу, а они пытаются его стряхнуть! Во времена моей молодости такого позора не было. Тогдашние констебли уже давно всех этих дрыгалок по клеткам порассаживали бы да в канале утопили бы. И туда им и дорога, этим бестолочам, которые только и знают, что заводить свои граммофоны и оббивать паркет. Была б моя воля, я бы заколотила все окна, двери, граммофонные рога этого рассадника пошлости и тупиц, «Салона мистера Боггарта»...
Я не слушал мачеху. Я слушал мамбу... Это было больше, чем звуком, больше чем танцем. Мамба была чужеземной душой, привезенной в чемодане из шкуры ящерицы. Она была так далеко и вместе с тем буквально в двух шагах, почти что здесь! Она походила на далекие отзвуки приближающегося дождя. И тебя охватывает дрожь, а пальцы трясутся, нельзя усидеть на одном месте, нельзя заставить себя думать о чем-то другом. Впервые в жизни мне чего-то захотелось, вернее я осознал сам факт собственного желания чего-нибудь. И это что-нибудь стало просто «слышать»...
Я слышал эту музыку, которая пытается встряхнуть тебя, которая бьется из груди барабанами, которая волочит за шкирку. Эта музыка вонзалась в меня, как игла, протягивающая нить по всем внутренностям и вырывающаяся наружу. Я ничего не мог с этим поделать. Я видел огни в окнах и тени в огнях. Я видел усталые, но просветленные лица людей, мужчин и женщин, выходивших поздним вечером из дверей «Салона мистера Боггарта». Это было просто небывалое дело для Габена! Расходясь по своим домам, они выглядели так, будто хотят жить, будто им не все равно, проснутся они завтра или нет. Просто невероятное дело для Габена.
И я захотел. Захотел научиться танцевать этот необычный, диковинный танец. Танец, от которого людям просто хочется жить. Но как научиться делать что-то, не имея ни малейшего представления, что это такое?! Как, спрашивается, повторить то, что ты даже не знаешь, как выглядит?! И я начал топать. Гулко топать в такт этой музыке. Мне казалось, что я делаю все верно. По крайней мере, когда я топал, мне становилось легче, усталость и дурные мысли как рукой снимало...
Что касается моей мачехи, то она просто рассвирепела. Я никогда не видел ее в такой ярости. И пусть до того, как в Габене появилась мадам Эсперанза, она презирала всех кругом, сейчас ее ненависть стала совершенно невыносимой. Ненависть стала ощутимой, как пыль, поднятая в воздух при ударе ладони по старому дивану. Ненависть стала прятаться по темным углам, она забила собой дымоход, караулила за дверями.
Однажды мачеха привела мистера Доэрти, плотника с соседней улицы.
Я сидел на краешке своей старой кровати и в отчаянии глядел, как плотник заколачивает мое крошечное полукруглое окно. И с каждым ударом молотка, с каждой наложенной доской, моя мамба умирала. Словно она была маленькой девочкой, смуглой маленькой девочкой с огромными глазами, а молоток бил ее по голове, доски выстраивались вокруг нее, как крошечный глухой гроб. От каждого удара я непроизвольно дергался. А моя мачеха стояла и хохотала, глядя на меня. Все ее платье и уродливый фартук, расшитый серыми цветами, покрылись слюной, которую она разбрасывала с губ во время смеха.
- Никаких уродливых танцев в моем доме!- закричала она так, что гвозди сами едва не вбились в доски от ее голоса.
Но я топал... Стоило ей заснуть или уйти куда-нибудь, как я тут же пытался танцевать мамбу. До меня долетали лишь приглушенные отзвуки музыки. Они, словно грызуны, просачивались из щелей «Салона мистера Боггарта», ползли ко мне. И я топал им в такт. Тук-стук. Стук-тук-топ. Тук-стук. Стук-тук-топ.
- Хватит топать, ты, мерзкая пиявка!- кричала мачеха, стоило мне зазеваться, и стучала в потолок своей палкой.- Хватит топать, мелкий уродец!
И тогда я затихал. И сидел в страхе и ожидании, что она вот-вот поднимется и начнет кричать или ударит меня палкой.
Но она все не поднималась. А я выжидал, когда она отправится на рынок, в аптеку или к булочнику мистеру Буллю. И тогда я продолжал учиться. Я топал, перекатывался с носка на пятку, пытался делать это в ритм тех отголосков, которые долетали с другой стороны улицы.
Чтобы хоть как-то учиться, когда мачеха была дома, я, выполняя свои многочисленные поручения, не просто ходил, бессмысленно переставляя ноги, как все прочие люди. Я ступал на носки, или на пятки, пытался шагать в ритме неслышного барабана, как игрушечный солдатик.