Иногда мачеха подмечала, что с моими ногами что-то не так.
- Хватит топать, ты, мерзкая пиявка!- снова кричала она.- Или я запру тебя в чулане на всю неделю!
Но я продолжал. Мое сердце больше не могло поддаться. Ну, вы знаете, сиротские сердца, они такие. Что-то с ними не так. Что-то отличает их от всех прочих сердец. С определенного момента в них посеяно зерно - зерно бунта и противоречий. И даже у самых покладистых сирот это зерно однажды прорастает... Мое одиночество слишком долго не давало ему прорасти.
У меня не было друзей. «Какие еще друзья? Друзья мешают выполнять обязанности по дому, маленький тупица!», «Друзья - это совершенно лишние и ненужные предметы!» и «Твои лучшие друзья - это метла и щетка!».
Но незаметно для мачехи у меня появился новый друг. И пусть я его выдумал - для меня он был очень реальным. Этого друга звали Эхо. Он был пронырлив, как ищейка. Он был нагл, как коммивояжер. Он был уперт, как самовлюбленный эгоист. Эхо музыки из «Салона мистера Боггарта» проникало сквозь щели, пробиралось между досками. Оно не могло потеряться даже в грохоте ревущих механизмов и средств передвижения с Бремроук. Напротив: трамвайные звонки, клаксоны часовых экипажей и шум лопастей дирижабельных винтов словно лишь добавляли ему гармоник...
И вот так я учился танцевать мою мамбу. Я не мог увидеть, как она танцуется, делаю ли я правильно, или же ни одно из моих движений не имеет с мамбой мадам Эсперанзы ничего общего. Я просто перешагивал, скользил носком и притопывал пяткой. Держал ритм, иногда усложнял его, иногда следовал ему, будто чертежам.
Я слышал отзвуки и дорисовывал себе картину. Я представлял, что мадам Эсперанза стоит рядом, глядит на меня своим прекрасным строгим взглядом. Я считал, что в этот момент она должна ритмично щелкать пальцами, и я почему-то щелкал вместе с ней. «Быстро-быстро, медленно,- говорила она в моем воображении.- Быстро-быстро, медленно!».
У меня не было партнера для танца. Лишь недоброжелательная тень, которая корчилась и дергалась на стене, видимо, от смеха, глядя на мои неловкие попытки вогнать себя в ритмический рисунок доносящейся издалека прекрасной иноземной музыки. Но при любой возникающей возможности я пытался танцевать в своей комнате. Я пытался танцевать мою странную мамбу. Шаг за шагом. Буквально! Я учился танцевать мамбу. И так продолжалось, пока эта музыка не стала частью меня.
Но однажды все изменилось. За стенкой кто-то поставил пластинку. Граммофон был так близко. Я различил даже стук каблуков и шелест платья. Они танцевали! Танцевали мамбу! Прямо за моей стенкой!
Дива пела. Или вернее она дышала... Под музыку. И ее дыхание чудесным образом складывалось в слова. Они были такими... плотными, как будто эта женщина стояла рядом. Так могла бы петь сама мадам Эсперанза.
Милая девочка, ты вернулась в Неалли,
Потому что так соскучилась по здешним пейзажам,
По местным танцам и очаровательным песням.
Но, минутку, что-то не так!
Потому что теперь это...
Дверь внезапно распахнулась. Я так... затанцевался, что сначала даже не обратил внимания. Мачеха стояла на пороге моей комнаты. В руке она сжимала свою палку. Ее толстое уродливое лицо было так сильно искажено от ярости, что я застыл от ужаса на месте.
- Я говорила тебе, не топай!- заревела она.- Говорила, или нет?!
Она подошла ко мне. Подняла палку и ударила.
Я закричал и упал на пол. А она продолжила бить. От невероятной боли я кричал и дергался. Пытался прикрыться руками, но после второго удара палки по запястью, моя рука повисла плетью. Сквозь боль и отчаяние, сквозь пелену наполнивших мои глаза слез я понял, что она бьет меня по ногам. И в какой-то момент она просто сломала их. Обе мои ноги. Чтобы я больше не мог топать. Чтобы я не мог сделать и шага.
- Я видела этот их уродливый вульгарный танец,- отвратительно рассмеялась она, плюясь пеной изо рта.- Все равно ты пытался танцевать не то! Ха-ха! Не то! Все было зря! Напрасно! Понял? Жалкий! Никчемный! Тупица!
Это было последнее, что я услышал. Меня просто не стало. Как будто кто-то задернул штору или прикрутил вентиль керосиновой горелки. Я исчез.
...А появился я в отражении грязного супа в оловянной миске. Я жадно ел его немытой ложкой, и суп стекал по моим губам, щекам и подбородку. И внезапно я вновь стал собой. Просто проснулся от яви, которая не была явью.
Оказалось, что прошло много времени с того момента, как она зашла в мою комнату с палкой. Просто все это время я ничего не понимал. Не осознавал из-за боли. Я потерял вчера, сегодня, не знал, что существует завтра. Помню, что тень меня вернулась из небытия от ужасного приступа. Все тело ломало и крючило. Пол подо мной был липок от крови. Окровавленные кости торчали из ног. Каждое движение было полно муки. Она сломала мои ноги! Лицо жгло от впитавшихся в кожу слез, глаза и вовсе горели. Я был хуже, чем убит. Она отняла мои ноги...