Что здесь происходило? Он был местами, где его талант был усилен. Он провел время в мирах и в ситуациях, когда это функционировало только с перерывами и без рифмы или причины. Но никогда прежде он не оказывался в мире, где речь полностью отменяла эмоции.
Он уставился на троицу, пытаясь понять. Как только одна из них замолчала, он обнаружил, что может чувствовать и интерпретировать ее эмоции. Были раздоры и волнения, восторги и огорчения. И все же, как только человек, на котором он сосредоточился, снова начал петь, все эмоции, все чувства исчезли из памяти Флинкса так же быстро, как воздух из лопнувшего воздушного шара.
Когда свинцовое небо начало лить холодный пот, он яростно пытался вспомнить все, что узнал на борту «Учителя» о жителях Ларджесса. Должны были быть какие-то подсказки или, по крайней мере, подсказки, которые могли бы привести к объяснению того, что он пережил. Какая-то грань физиологии, аспект умственных способностей, культурное отличие, которые позволили бы ему понять, почему он не мог ощущать эмоции ларианцев, когда они разговаривали. Судя по всему, что он мог вспомнить, что, по общему признанию, вряд ли было исчерпывающим, не было никакой биологической причины явлений, которые он переживал. Он не мог вспомнить ничего о работе ларианской нервной системы, что могло бы помешать ему воспринимать их эмоциональное состояние, молчали они или бесконечно бормотали.
Может быть, в неврологии ларианских женщин было что-то уникальное? Или об этой конкретной троице? Но куда бы он ни простирался вовне, на какой бы группе или индивидах ни сосредоточивался, результат был один и тот же. Эмоции немых туземцев были легко доступны. Однако как только они открывали рты и начинали петь, их внутреннее «я» умолкало. Их жаргон был…
жаргон. Сингспик.
Сам ларианский язык не был сложным. Не было ни часто сложного шипения AAnn, ни дополнительной визуальной сложности жестов транкса. Механика горла человека и ларианца не сильно отличалась друг от друга. Как и в человеческом пении, ларианская певчая речь основывалась на интонации, тоне, мелодии и ритме. Каденс передал чувство. Объем добавил акцента. Судя по тому, что он прочитал, восхищенные ларианские ораторы занимали такой же статус среди себе подобных, как многооктавные певцы среди людей и легкомысленные свистуны среди транксов. Соответственно, при разговоре даже самые непритязательные местные вкладывали в свою речь все, что имели. Все.
Что, если он не сможет найти другое объяснение, означало, что для затянувшихся эмоций не осталось ничего.
Все, что чувствовал ларианец, вошло в их речь. Очевидно, когда они говорили, происходило какое-то неврологическое отключение, так что их эмоции полностью передавались через их пение. Каким бы ни был этот механизм, эмпату вроде него не оставалось ничего, что можно было бы воспринять. Это откровение было не только неожиданностью, оно предполагало опасность, с которой он никогда раньше не сталкивался. Если кто-то намеревался причинить ему зло, если в его сторону был направлен пистолет или нож, он почти всегда был в состоянии почувствовать намерение, стоящее за угрозой, прежде чем оно могло быть осуществлено. Оказалось, что он все еще мог сделать это сейчас — при условии, что нападавший молчит.
Что произойдет, если предполагаемый убийца дружелюбно болтает, готовясь перерезать себе горло? Если эмоциональное состояние начинающего убийцы было полным провалом? Если вместо того, чтобы думать, что я тебя убью, он будет беспечно спрашивать мнение Флинкса о погоде? Предупреждения не было бы, если бы, по крайней мере, последние несколько лет Флинкс всегда полагался на такое предзнаменование.
Шорох под курткой заставил его перефокусировать не только взгляд, но и мысли. Пип не мог говорить. Но, как и он, она была эмпатом. Могла ли она, в отличие от него, ощущать эмоции ларианцев, даже когда они пели? Ему придется внимательно следить за ней, нужно будет попытаться выяснить, как она реагирует на различные природные эмоциональные состояния. Если бы она могла читать эмоции аборигенов, когда они пели и говорили, то, наблюдая за ней, могла бы вернуть ему часть уверенности, которая иначе казалась ему потерянной здесь.