Например, переход от Жана-Мари Ле Пена к его дочери Марин Ле Пен, несомненно, является значимым шагом. Настоящему приверженцу расистской националистической политики будет сложнее присоединиться к сегодняшнему Национальному фронту, чем к партии отца Марин. Конечно, по краям есть серьезные вопросы. Тем не менее, у этих партий есть проблемы с людьми, которые пытаются вступить в них и придерживаются отрицания Холокоста и подобных экстремистских взглядов. Отчасти это — как и в случае с EDL в Англии и Pegida в Германии — результат того, что все СМИ и политический класс говорят людям, что именно за это выступают такие партии, и фактически отправляют всех настоящих экстремистов вступать в них. Верно и то, что в эти партии входят люди с отвратительными политическими взглядами. Но также, надо отметить, поступают и основные партии левых и правых политических сил. Нельзя считать партии, которые часто опережают другие основные партии в опросах, полностью нацистскими, фашистскими или расистскими, поскольку для любого политика, имеющего опыт общения с общественностью в любой из этих стран, должно быть очевидно, что они не являются в значительной степени нацистскими, фашистскими или расистскими.
Другими словами, необходимо расширить политический консенсус и принять за политический стол вдумчивые и явно нефашистские партии, которые когда-то называли «ультраправыми». Было бы не только неразумно продолжать маргинализировать людей, которые годами предупреждали о событиях, когда эти предупреждения сбываются, но и неразумно продолжать ситуацию, при которой любые действительно фашистские партии, возникающие в ближайшие годы (такие как Jobbik в Венгрии, Ataka в Болгарии или Golden Dawn в Греции), могут быть точно идентифицированы без обвинений в том, что этот ярлык использовался почти ко всем. Европейцы сдули язык антифашизма до того момента, когда он может им понадобиться. Предупреждения о фашизме должны использоваться в Европе исключительно осторожно. За последние годы они износились и стали настолько банальными, что практически потеряли смысл. Наконец, для политической и медийной элиты Европы было бы неприемлемым продолжать делать вид, что взгляды большинства населения неприемлемы, в то время как взгляды за массовую миграцию сравнительно небольшой и экстремальной части населения являются единственными легитимными взглядами для основной части европейской политики.
Возможно, проблему расизма придется решать другими способами. Одним из способов обезвредить постоянное легкомысленное использование этого термина было бы обеспечение того, чтобы социальная цена за ложное обвинение стала, по крайней мере, столь же серьезной, как и вина в этом обвинении. Или же в ближайшие годы европейцы настолько погрязнут в обвинениях и контробвинениях со всех сторон и в каждом направлении, что негласно согласятся с тем, что расизм, как бы неприятен он ни был, является одним из ряда неприятных проявлений, к которым склонны некоторые люди, а не основой для всего политического и культурного позиционирования.
Любой выход из кризиса предполагает не только новое отношение к нашему будущему, но и более взвешенное отношение к нашему прошлому. Общество не может выжить, если оно регулярно подавляет и иным образом борется с собственными истоками. Как нация не может процветать, если она запрещает любую критику своего прошлого, так и ни одна нация не может выжить, если она подавляет все положительное, что есть в ее прошлом. У Европы есть причины чувствовать себя уставшей и измученной своим прошлым, но она также могла бы подойти к своему прошлому с чувством самопрощения, а не самообвинения. По крайней мере, Европе необходимо продолжать работать как со славой, так и с болью своего прошлого. Здесь невозможно дать исчерпывающий ответ на эту сложную проблему, но я, со своей стороны, не могу отделаться от ощущения, что будущее Европы во многом будет зависеть от того, как мы будем относиться к церковным зданиям и другим великим культурным объектам нашего наследия, стоящим среди нас. От того, ненавидим ли мы их, игнорируем ли их, взаимодействуем ли с ними или почитаем их, будет зависеть очень многое.