— А что такое важное дело? — удивился Гарвин. — Нет, я не собираюсь равняться с Аилленой, но представление о важности у каждого свое, и я не уверен, что Аиллена согласится с моим, а я соглашусь…
— Разве тебе нужно чье-то согласие, чтобы знать, важно то, что ты делаешь, или нет? У меня нет достаточно посуды, а у вас есть миски и ложки. Суп должен быть вкусным. Но у меня нет ничего, чем можно было бы накормить твою собаку, Светлая.
«Ну вот, — отчетливо отразилось на морде Гару, — всегда так, сами жрут, а о собаке и подумать некому».
— Мне не нужно согласия, — удивился Гарвин. — Однако не только у людей, но и у эльфов принято обсуждать… разные вопросы. Доходить до сути вещей.
— Для этого нужны собеседники? Если ты не можешь убедить сам себя, ты поддашься убеждению другого, а значит, не ты дойдешь до сути вещей, а этот другой приведет тебя к другой сути.
— Философ, — пробормотал Милит, доставая и расставляя на столе миски, кружки и ложки. — Тогда я лучше всех разбираюсь в сути вещей, потому что о ней не задумываюсь. Живу — и все. Я не мыслитель, а воин.
— Ты лжец, хотя и не мыслитель, — заметил эльф, — и лжешь самому себе.
Милит искренне удивился. Насчет «живу — и все» он, конечно, малость преувеличил, но ему и правда не было свойственно маниакального стремления шута разобраться во всем, а прежде всего в себе. Милит не был сложным. И Маркус не был. А самое главное, Лена не была. Пусть философствуют, пока своим носом обмороженным занимается. И то не дают! Шут отобрал у нее баночку и с величайшей осторожностью помазал нос и щеки, все так же виновато улыбаясь. У него нос длиннее, почему, спрашивается, не отморозил?
Гарвин надел на нее шерстяные носки, сверху — еще одни, но большие, наверное, свои, и начал аккуратно растирать руки. Жуткие — красные с бело-синими пятнами, морщинистые и негнущиеся.
— Разве мир создан для мыслителей? — как бы между прочим спросил он. — Мир для других — для тех, кто не склонен к размышлениям, зато склонен к жизни. Мир для посредственностей. А остальные — только для разнообразия.
— И к какой части себя относишь ты? И как относятся к этому другие?
— Как относятся к этому другие, мне неинтересно, — дернул головой Гарвин, отбрасывая за спину волосы, — потому что я отношу себя к «остальным». Скажешь, что я лгу самому себе?
— Нет. Ты лжешь ей. И она это знает. Если она не возражает тебе вслух, это не значит, что соглашается.
— И в чем я тебе вру? — Гарвин посмотрел на нее снизу вверх. Лена мягко сказала:
— Ты знаешь.
— А ты ему скажи, — посоветовал Маркус. — Ему полезно иногда по лбу получать. Да и мне интересно, в чем он тебе врет.
Милит принялся насвистывать, да так невинно, что Гарвин засмеялся. Он плохо смеялся. Не только сейчас — вообще. Он не смеялся глазами.
— Скажи, Аиллена, порадуй друга. Да и мне полезно… по лбу.
— Велика тайна! — фыркнул шут. — Это и вовсе очевидность. Вон даже Милит понимает, хоть и не мыслитель. Я иду с ней, Маркус идет с ней, Милит идет с ней, а ты то ли от других, то ли от себя, то ли и от других, и от себя…
— Глубокое умозаключение, — саркастично произнес Гарвин, разворачивая кресло к столу. — И как всякое глубокое умозаключение или пророчество, длинно и нелогично. В этом я ей не вру. Она прекрасно знает, что это первопричина. Интересно. В котелке одновременно птичье мясо и рыба.
— Так сытнее. Я обычно варю суп раз-два в неделю и только разогреваю потом. И вкус необычный. Вам может не понравиться.
— Главное, горячее! — объявил Маркус. — Вот я точно не мыслитель. Если мыслителем называть того, кто любит усложнять там, где этого совершенно не требуется. Гарвин ушел от недоверия своих, ради которых он, собственно… э-э-э…
— Стал некромантом, — подсказал Гарвин.
— Ну да… И скажи, что я неправ.
— Прав. А разве я это скрывал? Не объяснял своих мотивов всем и каждому, но, как ты заметил, не надо быть мыслителем, чтобы это понять. Ты вот лучше спросил бы безымянного хозяина, почему он так дожидался Дарующую жизнь, да еще в компании с полукровкой? Или тебе неинтересно?
— Мне неинтересно, — заявила Лена. — Уважаемый хозяин может верить в то, во что верит, а я предпочту верить в то, что знаю. Пророчества меня ни в каком виде не интересуют. Разве что как старые сказки, а для этого они должны быть реализованными, истолкованными и письменно зафиксированными. Интересует меня горячий суп и обещанное горячее вино. Можно еще чай. Я, кажется, начинаю согреваться.
Все умиленно улыбались. Даже хозяин. Даже Гарвин. Гару подумал и тоже улыбнулся умильно повиливая хвостом. Какое-то время слышался только стук ложек и сдержанное жевание. Получив горячее вино, Лена поставила ноги на спину Гару и поблагодарила эльфа. Он опять удивился: дескать, завсегда рад обслужить Светлую. А Светлым положено быть такими поганками и даже спасибо не говорить.
— Вот теперь даже я готова немножко пофилософствовать, — объявила она с улыбкой — и опять об улыбке пожалела, заныла губа. Гарвин дотронулся до нее кончиком пальца, и боль тут же прошла. — И зачем ты это сделал? Так бы прошло.
— Ты знаешь, Светлая, чем отличается некромант от обычного мага?
— Способом получения и усиления магии. В детали никто не вдается, дабы не ранить мое нежное сердце.
— То есть тебе дали такое объяснение, и ты удовлетворилась?
— Ну да. Другого не дают. Деталей избегают. Глаза отводят и говорят еще неохотнее, чем люди о драконах.
— А почему?
— Сами не знают, наверное.
Эльф был удовлетворен. Перл мудрости, что ли? Элементарно, Ватсон. С некромантами Лена общаться не доводилось, знакомство с Кроном общением считать не хотелось. Гарвин об этом умалчивает. А как можно знать о сути некромантии, если некроманты об этом не говорят? Действительно, достаточно способа усиления магии. Всякому нормальному человеку. Включая и Лену. Только тот Гарвин, который то ли кожу живьем с людей снимал, то ли на медленном огне поджаривал, то ли еще как мучительно убивал, остался в Трехмирье. Этот Гарвин только поносом наградил толпу собравшихся поглазеть на казнь. На его собственную казнь.
— Я — точно не знаю, — подтвердил Маркус. — Но не слыхал никогда о некроманте, которого бы хоть кто-то назвал хорошим или добрым.
— А это как раз способ, — возразила Лена. — Добрый вряд ли сможет воспользоваться таким способом.
— Я никогда не был хорошим или добрым, — подтвердил Гарвин. Он делал вид, что озабочен очагом: пошевелил поленья, добавил одно.
— То, что я слышал о некромантии, противоречит тому, что я знаю о Гарвине, — сказал шут. — Я вовсе не маг, и некромантия меня пугает. Но вот сравнивать Гарвина и Крона мне не хочется. Разница не может быть в целях?
— Разница всегда в людях. Или в эльфах.
Очередной перл Светлой мудрости был принят с тем же благоговением. Издеваются, что ли? Ей это Лиасс говорил, может, не теми же словами, вот она и повторила. Да и вообще, свежестью эта мысль не страдает. Среда средой, а все едино — свои ад и рай всяк носит в себе, и в одних и тех же условиях в разных людях разное количество черного и белого. А больше всего серого. Может, в некромантах просто серого нет?
— Я со своей магией живу в согласии, — сообщил вдруг Милит, — хотя я, сами знаете, боевой маг. Она слушается меня, а в бою я слушаюсь ее. И другие маги так, что люди, что эльфы. А некромантия сродни наркотику. Ты думаешь, Гарвин хотел только ранку тебе исцелить? Хотел, конечно, а главное, он хотел использовать магию. В мелочи. Согреть палатку. Разжечь костер. Поймать зайца. Он уступает ей в мелочах, а почему, я думать просто боюсь.
Гарвин склонил голову.
— А что думает наш хозяин? Что такое некромантия? Только способ? Своего рода наркотик?
— Откуда мне знать? Я не некромант. Но сейчас разве мы не услышали разные мнения?
— Что тут разного? — удивился шут. — Или особенного? Я тоже замечал, что Гарвин норовит использовать магию, когда все остальные эльфы этого ни за что не станут делать. Но я же не знаю, почему они не разжигают огонь и не согревают палатку с помощью магии. Может, это всего лишь традиция… хотя в основе каждой глупой традиции есть что-то реальное, только забытое. Может, это просто желание не разлениться, не переставать что-то делать просто руками. Откуда это знать не магам?