Гарвин, склонив голову, внимательно оглядел Лену и шута и засмеялся.
— Да, это зрелище определенно доставляет удовольствие. Удивительная пара, правда? Сейчас ты просто обязан сказать, что у них великое будущее.
— Ты это и так знаешь. И знаешь, что будущее у них есть, только если их защищают. В том числе и ты.
— И меня защищают? — удивился шут. — Странно. Я думал, что мы все просто заботимся о ней.
— Р-р-р, — согласился Гару во сне.
— И тебя, — фыркнул Милит, — конечно, и тебя тоже. Потому что ты нужен ей, а не потому что беззащитен… Хотя и беззащитен временами. Разве ты можешь что-то сделать против нашего врага?
— Ты тоже не можешь. Но да, я понимаю. Насчет будущего — это неважно. Настоящее важнее.
Значит, у Гарвина бывают видения? И тут же спросил шут:
— Гарвин, а как это — видения? Вот у Кариса иногда бывают, так он стоит, словно мешком стукнутый, бормочет что-то, а потом ужасно стесняется.
— Стесняется-то почему? — удивился Гарвин. — Это редко бывает, тем более у людей.
— А потому что видения все какие-то незначительные, — засмеялся шут, усаживаясь на свой мешок возле ног Лены. — Например, что наследник короны коленку разобьет. Или что на обед будет тушеная рыба. А это я и без видений предсказать могу — по запаху. А у тебя?
Гарвин коротко глянул на Лену. Голубые глаза блеснули амальгамой. Интересно, откуда такой эффект. От крапинок? Или просто потому что светлые? Но вот у шута не светлые, а тоже иногда серебром отливают.
— Как… — неохотно сказал он. — По-разному. Когда-то просто картинку вижу, ярко и отчетливо, а потом голову ломаю, что она может означать… пока не увижу то же самое уже в реальности. Когда-то просто знаю, что должно случиться, и это намного легче, потому что в толкованиях не нуждается.
— А пытаешься изменить то, что должно случиться?
— Иногда, — просто выжал из себя Гарвин. Тоже странно, уж чем-чем, а скромностью он не отличался, а деликатностью — и подавно, не хотел бы говорить, промолчал или наврал, но говорит, словно что-то его заставляет. Пойдя с ней, он пытался изменить то, что случится?
Слово в слово это повторил шут. Гарвин покачал головой. Маркус сдавленно зевнул и полюбопытствовал:
— Ты не любишь всяких пророчеств, потому что сам пророк?
— Потому. Я не пророк все-таки. Разве что временами… Это не преследует меня ежедневно. И занимался чужими пророчествами действительно лет сто. Никакой системы, никакой логики, никакого прока, все равно не поймешь, пока все не случится. В юности я видел Ариану в окружении языков пламени. Боялся пожара, особенно лесного, боялся… людей. Разве я знал, что это пламя погребального костра нашего брата — и именно она разожжет огонь? Так что я не верю в возможности пророчеств. Их даже сами пророки не понимают. Вот наш хозяин: здесь, за сто миров, он знал, что Аиллена приведет Владыку. Так, уважаемый?
— Так. И разве это не случилось?
— А разве надо быть пророком, чтобы знать о Дарующей жизнь, которая приходит очень-очень редко, и о Владыках, который приходят чуть-чуть почаще? И можно предположить, что когда-то эти два явления совпадут.
— Я и не пророк, — неожиданно ласково улыбнулся хозяин. — И я согласен с тобой, некромант Гарвин. Я стар. Я очень-очень стар. Поэтому считаю возможным дать тебе один совет: остерегайся магии. Она и правда, как женщина: вроде бы не хочет завладеть тобой, вроде бы вас связывают дружба и понимание, а потом бац — и ты женат и покорно вычесываешь овец, хотя мечтал стать живописцем.
— Ты что-то знаешь о некромантии?
— Я очень стар, — повторил эльф. — И поэтому вижу, что Аиллена хочет спать. Светлая, кровать у меня одна, и она твоя. Ложись. Ты слабая женщина и нуждаешься в отдыхе гораздо больше, чем эти сильные мужчины.
— Я б тоже лег, — сообщил Маркус. — Ваши разговоры на меня сон нагоняют. Это не обидит тебя, хозяин?
— Нет, Проводник. Ты прожил очень много для человека, лишенного магии, потому, наверное, все подобные рассуждения тебе надоели еще лет пятьдесят назад, и ты решил, что нужно просто жить, не задаваясь вопросами мироздания.
— Ага. Особенно если учесть, что мирозданию все равно, что я о нем думаю, — согласился Маркус. — Ну что, Делиена, давай: ты на кровать, а я рядом.
Он заботливо укутал Лену одеялом, завернулся в свое и улегся возле кровати на полу. Милит и Гарвин тоже устроились на ночлег, а шут и хозяин продолжали тихонько разговаривать. Маркус, уже засыпая, протянул:
— Наконец-то он нашел себе достойного собеседника…
Почему-то не было жарко, хотя спала она одетой и под одеялом, а в очаге постоянно горел огонь. Было очень уютно. Просыпаясь, она видела на фоне этого огня профиль шута, слышала тихие голоса и чувствовала, что шуту тоже хорошо. Не потому что он нашел достойного собеседника. Вот уж чего у шута не было начисто, это убеждения в собственной исключительности, и разговаривать он любил вовсе не только с особенными умниками. Впрочем, он и Лену считал умной, наверное, на общем женском фоне Сайбии, где читать-то умели избранные, а уж чтоб не только уметь, но и читать…
Они отменно выспались, и Лена, конечно, продрыхла намного дольше, чем мужчины. Жалко, зеркала нет, подумала она, ощупывая нос и щеки. Кожа вроде не шелушилась, больно не было. До выхода на мороз. Морозила она уже лицо: вроде все уже в порядке, а пять минут на холоде — и снова белые пятна, снова кожа грубая, как на сапоге фабрики «Корс»… Шут убрал ее руки от лица и поцеловал. Нахал.
— Ты удивительная, — сообщил он. — Никогда не видел женщину, которая, собираясь в дорогу, не взяла бы с собой зеркало. Не волнуйся, все в порядке, эта мазь очень хорошо помогает. Потому что ее сделала ты.
— Не взяла зеркала? — удивился хозяин. — А почему?
— Потому что оно тяжелое, — объяснила Лена, спуская ноги на пол и обнаруживая на них две пары носков. — И довольно большое. Карманных зеркал почему-то не делают. Шут, дай мне расческу, пожалуйста.
— Она даже причесывается без зеркала, — гордо сказал шут, будто это было невероятным достижением. Хозяин заулыбался.
— Однако ты несешь с собой фигурки зверей, сделанные из камня, ведь и они тяжелые.
— Зато они мне нравятся. Мне с ними хорошо. А зеркало… Кому не нравится, как я выгляжу, может отвернуться. Зеркало не сделает меня красавицей, а вот настроение испортить может. Почему ты не удивляешься, что мужчины бреются без зеркала?
— Потому что они мужчины. Нет, не выходи на улицу. Там очень похолодало.
— А мне надо, — буркнула Лена. Шут захихикал:
— Гарвину тоже было надо — чуть не отморозил, спешно примчался в дом и воспользовался горшком, как и все мы. Там еще холоднее, чем было в том мире. Деревья трещат. И птица на лету замерзла. Из нее получился неплохой суп.
— А я думала, что мороженое мясо бывает только в моем мире, — пробормотала Лена. Гарвин сделал уже знакомый Лене жест и успокаивающе сказал:
— Никто тебя не увидит и не услышит, не стесняйся. Можешь даже раздеться и вымыться, мы нагрели много воды.
Лена научилась не стесняться естественных вещей. Ведь если они шли по степи, то действовали по принципу «мальчики налево, девочки направо», а предварительно кто-то выбирал для Лены лопух помягче. На привале мужчины отходили в сторону, но не так чтоб далеко, и просто отворачивались, а когда в сторону отходила она, то дружно смотрели в землю. Поэтому она воспользовалась горшком, постаралась вымыться, не слишком разбрызгивая воду, и даже помыла голову. Похоже, что и сегодня они пробудут здесь. Гарвин уж точно дождется, когда умрет хозяин, если он действительно умирает. А Лена что должна делать? Ее все еще пугала смерть. Наверное, надо родиться эльфом да прожить еще лет двести, чтоб так философски равнодушно относиться к концу.
Не дождались. Уже поздно вечером, все за тем же нестихающим разговором, в который иногда и Лена вставляла перлы своей светлой мудрости (порой позаимствованные из толстой книги «Мысли и изречения», подаренной на какой-то давний день рождения), хозяин вдруг прислушался к чему-то. Все немедленно заткнулись и прислушались, включая Гару, но никто ничего не услышал.