Оторвавшись от журнала, шериф поднял на него глаза, тыльной стороной похожей на клешню ладони вытер коричневые усы, снял ноги с расшатанного стола и выжидательно посмотрел на дядю Джона.
— Я хочу заявить о семье, которая живёт здесь, — зашептал с полузакрытыми глазами дядя Джон. — Дурная семья, они не те, за кого себя выдают.
Шериф прочистил горло:
— Как фамилия семьи?
Дядя Джон остановился:
— Что?
Шериф повторил:
— Какая у семьи фамилия?
— Ваш голос, — сказал Джон.
— Что такое с моим голосом?
— Где-то слышал, — сказал Джон. — Как…
— Кто? — спросил шериф.
— Как голос матери Сеси! Вот на кого похож ваш голос!
— Неужто? — удивился шериф.
— Вот кто сидит в вас! Сеси подменила вас, как подменила Ральфа и Байона! Но ведь это значит, что я не могу вам заявить о Семействе! Из этого ничего не выйдет!
— Как пить дать, не выйдет, — невозмутимо промолвил шериф.
— Семейство обложило меня со всех сторон, — взвыл дядя Джон.
— Похоже, так оно и есть, — сказал шериф, полизав языком карандаш, чтобы взяться за следующий кроссворд. — Ну, будьте здоровы, Джон Эллиот.
— У?
— Я сказал «будьте здоровы».
— Будьте здоровы, — Джон стоял у стола, прислушиваясь. — Вы… Вы слышите что-нибудь?
Шериф прислушался:
— Сверчки?
— Нет.
— Лягушки?
— Нет, — сказал дядя Джон. — Колокола. Только колокола. Святые церковные колокола. Такие колокола, которые человеку вроде меня непереносимо слышать. Святые церковные колокола.
Шериф вслушался.
— Нет. Не могу сказать, чтобы я их слышал. Эй, осторожно с той дверью, она захлопывается.
Дверь в комнату Сеси открылась от удара ногой. Через секунду дядя Джон находился внутри, пересекая пол. Безмолвное тело Сеси лежало на постели не двигаясь. За его спиной, только он схватил руку Сеси, показалась её Мать.
Она подскочила к нему и принялась колотить по голове и плечам, пока он не оторвался от Сеси. Мир переполнился колокольным звоном. В глазах у него потемнело. На ощупь он потянулся к матери, кусая губы, выпуская их при выдохе, обливаясь слезами.
— Пожалуйста, ну пожалуйста, вели ей вернуться, — говорил он. — Прости меня. Я никому больше не хочу причинять вред.
Крик Матери пробился сквозь громкий звон колоколов:
— Отправляйся вниз и жди её там!
— Я не слышу тебя, — вскричал он громче. — Моя голова. — Он зажал уши руками. — Так громко. Так громко, что я не могу этого вынести. — Он закачался на пятках. — Если бы я знал, где она…
Как бы между прочим он вытащил складной карманный нож, раскрыл его. «Я больше так не могу…» — произнёс он. И не успела Мать двинуться, как он рухнул на пол с ножом в сердце, с губ стекала кровь, ботинки его нелепо торчали один поверх другого, один глаз закрылся, другой был широко раскрыт и бел.
Мать наклонилась над ним. «Мёртв», — прошептала она наконец. «Итак, — сказала, она тихо, всё ещё не веря в случившееся, поднимаясь с пола и отступая от крови. — Итак, он наконец мёртв». Она опасливо обвела вокруг взглядом и громко закричала:
— Сеси, Сеси, иди домой, детка, ты мне нужна!
Молчание, пока солнце постепенно не ушло из комнаты.
— Сеси, иди домой, детка!
Губы мертвеца шевельнулись. С них сорвался высокий звонкий голос:
— Я здесь! Я была тут целыми днями! Я и есть живший в нём страх, и ему это никогда не приходило в голову. Скажи папе, что я сделала. Может, теперь он посчитает меня достойной…
Губы мертвеца замерли. Секундой позже тело Сеси на постели напряглось, как чулок с внезапно всунутой в него ногой, снова обрело жильца.
— Ужин, мамочка, — сказала Сеси, слезая с кровати.