Мокрый от воды, излучающий сияние солнца и молодости, двадцатилетний юноша стоял, прекрасный в своей стройной чистоте, и слова Ганимеда просто и легко, чуть ли не с щемящей тоской слетали с его губ. «Не хватает только художника!» — сказал один из нас. Я замолчал и почти загрустил, даже не знаю, почему. Но наш странник легко опустил руки и, сделав несколько быстрых и бодрых шагов, оказался посреди нас. Мы стряхнули последние капли воды с наших рук и схватились за нашу одежду. Вскоре мой друг дальше зашагал в своем сером мундире, который плотно и изящно прилегал к его телу. Сбоку висела шпага. Край каски огибал характерную форму его своевольно вытянутого и прекрасно изогнутого черепа, и, когда он размашистым шагом шел навстречу лесам, которые содрогались от раскатов далекого грома, казалось, что он, приходя в трепет от осознания своей силы и радости, страстно вслушивался в звенящее впереди будущее. «Кто храним всемощным гением, тот плач дождя, тот гремучий град окликнет песней!…» * (прим. пер.: стихотворение Гете «Песнь странника в бурю») Даже если его губы не произносили этих слов, об этом говорил его шаг. «Способным к танцу хочу я видеть юношу и способным к оружию». Старые слова звучали по-новому, словно молодые источники, били они ключом на его пути.
Почему нас охватывает красота жизни, а не мы хватаемся за нее сами? Ах, подобно тому, как человек создан из праха и снова обращается в прах, так и вся красота создается из страстной тоски и вновь обращается в тоску. Мы охотимся за ней, пока она не превратится в тоску.
Зимними ночами, которые мы проводили в окопах под Верденом, иногда внезапно ударяло громогласное ура и прокатывалось всепоглощающим потоком по бесконечной линии окопов. Когда этот возглас стихал вдали, мы внимательно вслушивались в него, и в нашем подслушивании была определенная доля гнева и зависти. Все самое горячее, дикое и великое происходило на востоке. Над Россией все еще висело красное огненное облако, в котором гремел гром по имени Гинденбург, а нам на западе ничего не оставалось, кроме сидения в засаде, ожидания, бодрствования и рытья окопов. При этом мы не видели в лицо смерть, которая и днем, и ночью коварно проникала в наши ряды. На востоке наши штурмовые колонны шагали по долинам и взгорьям, в то время как мы лежали под землей, как кроты, и кричали ура, празднуя их победы.
Когда же мы сами оказались на восточном фронте, большие бои Мазурского сражения * (прим. пер.: Мазурия — историческая область на северо-востоке Польши) уже давно переросли в позиционную войну. Наша новая рота уже много недель лежала, окопавшись у окраины леса, там, где неподалеку пролегал широкий заливной луг, через который в песках и трясине лениво протекал ручей под названием Кольничанка (Kolnizanka), впадавший в озеро Кольно (Kolno). По другую сторону гнилой воды снова тянулись луга, пески и лес, и только несколько светлых полос указывали на то место, где за песчаными насыпями сидел в засаде противник. Заграждение из колючей проволоки тянулось вдоль нашей линии фронта, и всю ночь по сплетению проводов бежал электрический ток, который подавали сюда из Аугустово при помощи огромных кабелей. «Проволока!» — пренебрежительно буркнул лейтенант Вурхе, когда мы майской ночью сразу после нашего прибытия в первый раз отправились на фронт, где была наша рота. Он насмешливо ударил прутом по гладким проводам, протянувшимся у прохода для часовых. И всю первую ночь он ходил взад-вперед вдоль заграждения, подобно тигру в клетке.
Участки наших окопов граничили друг с другом, и мы остались соседями, будучи командирами второго и третьего взводов, или, как он говорил, «главными ночными дозорными частного предприятия по охране на востоке». Окопы русских находились на расстоянии нескольких сотен метров, так, что мы даже посреди бела дня могли спокойно передвигаться в лесу за нашими позициями. Русская артиллерия периодически забрасывала наши окопы шрапнелью и гранатами, один раз снаряд попал точно в цель по моему блиндажу, когда я открывал дверь, превратив его в руины. Но все это происходило всегда мгновенно, как майский дождь, как внезапный ливень, который каждый раз быстро заканчивался. Французы гораздо лучше разбирались в этой игре, и в целом мы не воспринимали серьезно «Ивана Грозного», как у нас называли русских. Уже позже мы научились считаться с их присутствием, но пока они не особенно омрачали наш «летний отдых в лесах под Аугустово». Мириады комаров, которые расплодились в лесу и на болотах, доставляли нам больше неудобств, чем русские за своей колючей проволокой.