Торговый князь был облачен в роскошную пижаму цвета нежной зелени, с яркими разводами и золотыми пуговками; если б не босые ноги и щетина на щеках, походил бы он сейчас на Гаруна аль-Рашида, заявившегося по-домашнему в свой гарем, чтобы скрасить ночь с одной из многочисленных одалисок. Волосы у князя были слегка растрепаны, лоб блестел от проступившей испарины, но вид он имел довольный и никоим образом не походил на идиота. На кретина, в беспамятстве пускавшего слюну в медицинском боксе фирмы «Спасение»!
«Отрадный факт», – подумал Скиф; затем встал, утвердился на чуть подрагивающих ногах и произнес:
– Ну?
Любопытное словечко! При случае может означать что угодно: «да» или «нет», согласие либо отрицание, возмущение или восторг, просьбу, решительный вызов или желание стушеваться. Наконец, вопрос; не конкретный, а самого общего свойства – мол, выкладывай, парень! Все выкладывай, до самого донышка!
Судя по лицу Джамаля, ситуацию князь понял верно.
Он хмыкнул, переступил с ноги на ногу, потом пробежался пальцами по золотым пижамным пуговкам, будто пересчитывая их; губы его отвердели, у переносья собрались морщинки, и Скиф вдруг понял, что перед ним стоит сейчас не тот Джамаль, Георгиев сын, с коим довелось ему странствовать по амм-хамматским лесам и равнинам, а некая загадочная личность, неизмеримо более значительная, властная и суровая. Это превращение свершилось словно бы в одну-единственную секунду: был Джамаль – и нет Джамаля. А вместо князя – чужой человек, и душа у него – потемки. Ну, может, не потемки, а тот самый серый туман, о котором толковал Сарагоса…
«Оборотень! Двеллер из серой мглы!» – мелькнуло в голове у Скифа, и рука сама потянулась к лазеру.
Но тут Джамаль заговорил:
– Вижу, сомневаешься, дорогой? Правильно, сомневайся… Сомнение полезно; сомнение – ключ к истине.
– А в чем она? – спросил Скиф, отмечая про себя, что даже интонации у князя изменились: грузинский акцент стал едва заметен, и речь сделалась как бы уверенней и чище.
– Истина – сложная штука, – произнес Джамаль, – и нет одной истины для всех, генацвале. У каждого она своя – у меня и у тебя, у Нилыча и у Доктора. И всякая истина сложна… Какую же ты хочешь знать?
– Твою, князь, твою. Если ты – прежний Джамаль…
– Прежний. – Он кивнул головой и усмехнулся. – Почти весь прежний… ну, не весь, так наполовину. Джамаль, сын Георгия, из рода Саакадзе… может, князь, а может, не князь, но уж во всяком случае не то, что ты обо мне подумал.
– Наполовину… – протянул Скиф. – На одну половину… А на другую?
Джамаль вздохнул и вновь переступил с ноги на ногу.
– На другую – Наблюдатель. Ну, если хочешь – странник и гость… Но не из тех, которых ищет Нилыч. И потому не стоит тебе, дорогой, хвататься за пистолет. Я – союзник, не враг, клянусь могилой матери!
Странник и гость… Голова у Скифа пошла кругом.
– Это какой же могилой ты клянешься? – выдавил он. – Той, что на Марсе? Или в созвездии Ориона?
– Той, что на Южном кладбище, у Пулковских высот, – спокойно ответил Джамаль. – Там моя мама и лежит, рядом с отцом, уже года четыре. А другие… – он сделал паузу, подняв лицо к ясным небесам Амм Хаммата, – другие мои родители еще живы. Надеюсь, что живы, дорогой. Я, видишь ли, немного запутался со временем… Далекий путь, понимаешь? Не с Марса, нет, и не из созвездия Ориона… Дальше! Вах, как далеко!
Вах!
Это восклицание словно вернуло прежнего Джамаля. Скиф перестал нащупывать локтем ребристую рукоятку лучемета; брови его приподнялись, рот недоуменно округлился.
– Не понимаю, – пробормотал он, – не понимаю… Отец и мать на Южном кладбище… а другие дальше Ориона… Ты что же, два раза родился?
– Не два, четыре, – уточнил Джамаль. – Вот видишь, истина, как я сказал, сложна. Не всякий поверит, генацвале. Понял, нет?
Он так точно скопировал интонации Сарагосы, что Скиф невольно рассмеялся. Затем оглядел золотую рощу, сверкавшую метрах в двухстах на фоне изумрудного кедровника, бросил взгляд на холмы, пологими волнами уходившие на восток, в степь, и на горные вершины, что розовели южней, у самого горизонта, поднял глаза к бездонному бирюзовому небу, вдохнул воздух, пронизанный запахами трав и хвои. Он снова был в Амм Хаммате! В прекрасном и диком Амм Хаммате, рядом с Сийей! И рядом с Джамалем… Сийю еще предстояло отыскать, но Джамаль был здесь, на расстоянии протянутой руки. Гость, странник, пришелец, четырежды рожденный – и все-таки Джамаль… Чужой – и близкий…
Он опустил взгляд на лицо князя, будто пытаясь отыскать в нем что-то странное, непривычное, нечеловеческое. Тот, вероятно, понял: глаза его насмешливо сверкнули, губы растянулись в усмешке.
– Что так смотришь, генацвале? У меня нет ни рогов, ни копыт, ни хвоста.
– Ты чужой… – в смущении пробормотал Скиф.
– Чужой, вах! Разве ты мало повидал чужих за последнее время? Ты даже любил одну красавицу… или любишь, а? Так что – она тебе тоже чужая? Или нет? – видя, что Скиф отвечать не собирается, князь – или Наблюдатель? – ободряюще похлопал его по плечу. – Сегодня чужой, завтра свой, генацвале. А для нас это завтра миновало еще вчера… когда мы с тобой тут бродили и мерились силой с полосатыми собачками… Разве не так?
– Так, – согласился Скиф, – так.
– Тогда идем! Солнце уже высоко, – прищурившись, Джамаль поглядел на золотисто-оранжевое светило, потом махнул в сторону ближнего холма.
– Идем! Вот только одежка у тебя неподходящая… Князь ухмыльнулся, колыхнул полами пижамной куртки.
– Это верно! Слишком я торопился вслед за тобой… Ну, ничего! Доберемся до наших девушек, будет и одежда.
Они направились к востоку, к холмам, за которыми лежала бескрайняя степь, поросшая низкой и высокой травой, пересеченная оврагами и ручьями, украшенная цветущим кустарником и древесными рощами. Где-то там, далеко, на восходе солнца, высилась огромная скала, а на ней стоял Город Двадцати Башен, девичье царство… Скиф, впрочем, полагал, что им не придется тащиться пешком в такую даль; рано или поздно встретятся путникам Белые Родичи или отряд Стерегущих Рубежи, а значит, будут и кони. На миг закрыв глаза, он ощутил ритм бешеной скачки, порывы ветра, бьющего в лицо, едкий запах конского пота… Сийя скакала рядом с ним; он слышал ее смех, видел, как вьется за плечами девушки белый плащ, подобный крылу чайки, как сверкает на солнце ее шлем с пышной гривой султана…
Поднявшись на ближайший курган, Джамаль остановился. Отсюда, с высоты, была видна изумрудно-зеленая полоска кедровника, окаймлявшая морское побережье; за ней равнина резко обрывалась вниз, к скалам и соленым водам, лиловевшим на западе. Море было пустынным: ни лодки, ни корабля. Проклятый Берег, припомнил Скиф. Так называли это место амазонки, и теперь он догадывался почему: тут и там среди яркой зелени кедров светились золотые купола над рощами падда, деревьев дурных снов, недосягаемые ни для человека, ни для зверя, ни для птицы.
Однако ж надо как-то добраться до них, промелькнула мысль. Хотя бы ветку с дерева раздобыть, как Пал Нилыч велел…
Взглянув на сосредоточенное лицо Скифа, Джамаль спросил:
– О чем задумался, дорогой? Что-то не так?
– Не так. Рановато мы направились в степь… Меня ведь сюда не гулять послали.
– Понимаю, что не гулять. И чего же ты хочешь?
– К роще подобраться. Пал Нилычу, понимаешь ли, образцы нужны. Кора, листья… Да и на купола эти стоит поближе взглянуть…
Джамаль покачал головой.
– Не советую. Два раза я тебя вытаскивал, а в третий мы оба можем там остаться. Иначе действовать надо, дорогой. – Иначе? Как?
– Помнишь, о чем девушки толковали? Есть, мол, среди них Видящие Суть, те, которые не спят и могут говорить без слов… Только им дозволено касаться падда. Выходит, известно им, как попасть в рощу и как выбраться назад. Найдем их, поинтересуемся… – Джамаль устремил взгляд на восток, в сверкающую под солнцем степь, где обитали таинственные жрицы народа Башен. Затем, покосившись на Скифа, спросил: – Сам-то ты как на опушке очутился? Другого места выбрать не мог, а?