– А остальные?
– В поле, – повторил Пеликан слова старика Леднёва. – Народу мало. Бабы да старики.
– А мужики где? – сварливо спросил Леднёв, ещё, кажется, не пришедший в себя после уличного представления.
– Кто в красные подался, кто в белые, кто в зелёные. Деваться некуда, ехали бояре…
– А хозяин?
– Старик. Восьмой десяток потёк. Только грибом и сыт.
Леднёв сел на лавку, подобрал полы плаща. На лице его читалось неодобрение.
– Бедно живут…
– А то! – подтвердил Пеликан. – Придётся вам нынче попоститься, Павел Николаевич. Деревенька беднейшая, не чета Ивановке.
Леднёв, не вставая, потрогал ладонью печь: холодная. Вздохнул.
– Я что? Я ничего. У нас тем более сало есть.
– Тогда поешьте его сейчас, Павел Николаевич, а то вот-вот хозяин вернётся, так они здесь сала да-авно не видывали…
– Это как? – не понял Леднёв. – У нас на всех хватит. Анна из Ивановки, вы её помните, Григорий Львович, солидный кус отломтила.
И тут Игорь не без злорадства узрел, как Пеликан краснеет. Узрел и понял, что стыдно Пеликану-великану, хитрому и умнющему мужику, за свою промашку. Считал: профессор, мол, только о себе и заботится, до остальных ему дела нет. Дела-то ему до остальных, может, и нет, не вспомнит он о нынешнем хозяине никогда, имени в памяти не удержит, но жрать тайком, не поделиться с голодным… Нет, дорогой Пеликан, плохо вы о профессоре думаете! Игорь – уж на что юмористически к нему относится! – такой ошибки не сделает, знает точно, что Леднёв – добрый и отзывчивый человек, да и воспитан папой-землемером в лучших традициях.
– Извините, Павел Николаевич, – сказал Пеликан. – Неловко пошутил. А видеть вас рад душевно, соскучился, честное слово. Устали с дороги?
– В некотором роде. – Леднёв казался несколько растерянным от непривычной вежливости Пеликана, не баловал их тот изысканными оборотами, а над стариком так и вовсе посмеивался. Правда, беззлобно.
– Небось, о баньке размечтались? Так это доступно, ехали бояре. Вода и дрова есть, а топится она с утра. Сейчас туда, поди, и войти страшно…
Однако рискнули. Игорь не испугался предупреждения Пеликана, выдержал положенное в африканской жаре и теперь сидел с Пеликаном на шатком крыльце, расстегнув рубаху до пупа, дышал. Именно так: дышал, и ничего больше, потому что после парной одного лишь и хочется – отдышаться на свежем, обманно холодном воздухе.
Старик Леднёв ушёл в комнату, влез на печь, давил храпака, видел во сне прекрасное смутное время, когда всё было ясно и просто: вот одни бояре, вот другие, вот самозванец с поляками… Не то что сейчас!
– Как бродится, Игорь? – спросил Пеликан. Он облокотился о верхнюю ступеньку, подставив ветру могучую, покрытую густыми чёрными волосами грудь, разбросал по земле босые ноги в белых подштанниках.
Игорь скептически глянул на свои – тощие, хорошо ещё, что загорелые и тоже малость волосатые. Про трусы его и Пеликан и профессор уже спрашивали, домогались: что за мода, откуда такая невидаль? Чего-то объяснил, придумал про Европу, про парижские силуэты. А дело в том, что, собираясь сюда, отыскивая рубаху и брюки попроще, «вневременные», не подумал совсем, что трусов Россия-матушка в те годы не знала, куда позже они появились. Вот и пришлось выкручиваться…
– Чего молчишь, Европа? – поддел-таки его Пеликан, не утерпел.
– Нормально бродится, Пеликан.
– А зачем тебе это нужно, ответь-ка?
Точный вопрос! Пеликан и сам не подозревает, что попал в яблочко. Зачем он здесь, Игорь Бородин, мальчик-отличник, благополучный отпрыск благополучных родителей? Что он потерял в это смутное время? И ладно бы польстился на пресловутую романтику, пробрался бы в Первую Конную или к Котовскому, скакал бы с шашкой наголо на лихом коне. Или в неуловимые мстители подался бы. А то в Среднюю Азию, в барханы, с винчестером: по басмаческим тюльпекам – огонь!.. Так нет, бредёт по срединной Руси, белых не видит, красных не встречает, ведёт долгие и довольно нудные разговоры с ветхим профессором, соней и обжорой, в бане вот, моется… Зачем его сюда понесло?
Игорь и сам толком не знал. Только чувствовал, что в хождениях своих с профессором, во встречах с Пеликаном, таинственным и до ужаса манящим к себе человеком, в коротких – на полуслове – разговорах с теми, кто встречается им на пути, в деревнях или прямо на проезжей дороге, в слепых поисках этих обретает он что-то, чего не хватало ему в жизни. Не героику её, нет, хотя и не прочь бы встретиться с какой-нибудь засадой белых, чтоб постреляли (над головой!), а то и в плен взяли, в холодную кинули (ненадолго!) – жив ещё в нём былой восьмиклассник. Но если не будет с ним такого, не расстроится он, точно знает, Другое ценнее. Что другое – этого он пока не мог сформулировать. Даже для себя, не то что для Пеликана.