Согласно установленному от века обычаю, казни совершались на рассвете. Так должно было поступить и сегодня. Странник видел, как вывели осужденного. Он молчал, голова его свесилась на грудь. Епископ сам отказался напутствовать Лотара, но, обрекая на смерть его тело, вовсе не желал губить душу и прислал одного босоногого монаха из своей свиты. Издалека Страннику не было слышно, о чем они говорят, а в темноте трудно разобрать выражение лиц. Все же ему показалось, что Лотар сложил ладони и молится. Может быть, благодарит Бога за то, что сейчас осень и поздно светает?
Осень осенью, а день пришел не позже положенного. Солнце еще не встало, но край неба был освещен, и над лесом плыло розовое облачко. Народ начал собираться в стороне от лагеря, там, где трое подручных палача вбивали в землю, покрытую жухлой редкой травой, короткие деревянные колышки, четыре: два и два. Один остался доделывать, а двое отправились за Лотаром. Он еще стоял на коленях, и они поволокли его, подхватив под мышки. Монах поспешил за ними.
Король и судьи заняли свои места. Глашатай хрипло проорал в пространство:
– За злокозненные замыслы против короля, своего законного господина, и ради блага государства и всех добрых христиан изменник Эгон Дит, барон Лотар приговаривается к позорной смерти!
Лотара снова поставили на колени, и монах приложил крест к его губам. Потом его начали раздевать. Однако Лотар, до этого мгновения безмолвно подчинявшийся, вдруг начал вырываться с такой силой, что подручным пришлось навалиться на него. Как ни сопротивлялся он, с него сорвали все, что на нем было – кафтан, рубаху, штаны, сапоги… и стал он наг, как в день своего появления на свет. В рот ему забили кляп и, продолжавшего биться, бросили навзничь и растянули на земле, прикрутив руки и ноги сыромятными ремнями к деревянным кольям. Тело его было напряжено, как струна, единственно свободной оставалась голова, мотавшаяся не то от ярости, не то от ужаса. Подручные закончили свою работу, и появился мастер – высокий мужчина в куртке из буйволовой кожи с тяжелым двуручным мечом.
Меч был остер, руки привычны, и все кончилось быстро.
– Половина дела сделана, – сказал король, – только половина. Мы отправимся дальше, но с пути отклоняться не будем. Сын мой, – он коснулся рукой плеча Филиппа, – тебе пора показать себя. С тысячью воинов ты захватишь замок Лотара, благо, по словам Арнсбата, гарнизона там почти не осталось, и посадишь там надежных людей. Да, пора отправляться. Подать носилки. Я не поеду сегодня верхом. Что-то сильно знобит…
– Я распоряжусь, – сказал Раймунд. Он лучше многих понимал чувства Генриха, когда-то верившего Лотару настолько, насколько старик был в состоянии верить кому-либо. Действия короля он одобрял. Красавец, силач и весельчак может так же легко стать предателем, как тонкогубый хитрец или трясущийся скряга.
Возвращаясь к шатру, король увидел сидящую на земле фигуру с запрокинутой к небу головой.
– Странник, эй! Что ты там высматриваешь?
– Солнце, государь. Похоже, сегодня будет ясный день.
– Да? Что-то незаметно, мне, по крайней мере… А ты не боишься ослепнуть, глядя на солнце?
– Придворные же глядят на тебя и не слепнут.
– Значит, ты всегда где-то скрываешься из боязни слепоты?
– В лучах сияния твое величество не видит, что я всегда нахожусь поблизости от его особы.
– Я предпочел бы, чтобы ты при этом и сам оставался в поле зрения.
– Желания короля – больше приказа.
– Ты умелый льстец, юноша. Но я прощаю тебя, потому что ты предпочитаешь восход солнца зрелищу казни. – Любивший, чтобы последнее слово в разговоре оставалось за ним, Генрих направился дальше.
«Если бы ты знал причины этого, добрый мой король», – подумал Странник, подымаясь на ноги. И еще: «Пожалуй, если сегодня ничего не случится, к вечеру войдем в ущелье».
Следовало бы окликнуть короля и сообщить об этом. Только так не годится. Вот все снимутся с места, тогда Странник попросит разрешения через кого-нибудь, скажем, Раймунда, и доложит, как полагается.
Новая забота отодвинула казнь в сторону. Забыли о ней, торопясь в путь, и другие. Лотара не хоронили. Разрубленные останки его были брошены, на радость воронью, на разрытой, истоптанной, загаженной, опаленной, изуродованной земле, когда армия растянулась по предгорью. А мысль уже летела, обгоняя всех, туда, где черной тенью среди скал начинается ущелье Бек.
Странника послали с передовым отрядом Лонгина. На разведку пожелал отправиться сам граф. Они миновали лес, за огненной кромкой которого лежали Большие болота – ненавистное место, ему Странник был обязан своей лихорадкой. Свернули ближе к горам – без дороги, между возникающими там и тут зарослями колючего кустарника к сплошной гранитной стене. Лонгин скучал. Хорошую схватку он предпочел бы сейчас этим крысиным бегам, как он называл нынешнее предприятие. Странник ехал рядом, настороженный и деловитый. Остановиться передохнуть Лонгин не разрешал, хотя ему самому все порядком надоело.
– Долго еще, а?
– Недолго. Уже видно.
– Где? Ничего не вижу.
– Вон за той скалой.
Лонгин осмотрелся. Впереди было много скал, коричневых, серых, голых и – никакого прохода. Лицо Странника сделалось тоскливым.
– Поехали за мной, – сказал он.
Проход был, но узкий, проехать по нему могли трое-пятеро всадников, соприкасаясь боками.
– Вот так щель! Мы тут застрянем.
– Дальше будет посвободнее.
Странник спешился и повел коня в поводу. Ему казалось, что края скал в вышине соприкасаются – на дне ущелья всегда лежала тень. Они продвигались дальше.
– Много камней. Лошади могут побить ноги.
– Здесь была река, я говорил…
Лонгин продолжал вглядываться.
– Отличное место для засады. Лучше не придумаешь.
– Истинная правда. Слушай, благородный господин мой, на случай, если бы здесь в самом деле ждала засада, что тебе король приказал сделать со мной?