Потом Ахиббо велел ему подмести пол и смахнуть пыль с полок, для чего Джиму пришлось лазать по тенётам, которые оказались ничуть не липкими. Джим старался не думать о нарушении, которое он допустил, чтобы Ахиббо не прочёл его мыслей; все свои думы он устремлял к дому, из которого его неожиданно похитили посреди ночи, и на его глаза наворачивались слёзы, порой мешая ему ясно видеть. Было похоже, что ему отсюда не вырваться, с тоской думал он.
Потом Ахиббо разрешил ему сделать перерыв на обед. Джим поел чёрствых бисквитов с каучуковым джемом, запивая их водой, и узнал от хозяина, что поселение "бедуинов" расположено в большом оазисе неподалёку, и у них есть свой источник воды, но то была простая вода, а здесь — целебная. Флора в оазисе так буйно растёт, что людям хватает её для того, чтобы бесперебойно кормить своих домашних животных и вести оседлый образ жизни. Этот народ назывался кармáки; это были кроткие, миролюбивые, простодушные и, по мнению Ахиббо, примитивные существа, которых было легко подчинить запугиванием. Каждый или почти каждый день они ловили для него живущих в песке тварей, химонов, похожих на угрей, которые были любимым лакомством человекопаука, и за это он позволял им брать в своём источнике целебную воду. Ахиббо поглощал химонов живьём, пищащих, извивающихся и кусающихся, и самым пикантным ощущением в этом блюде было то, как они извиваются у него в желудке. Паук описывал это с таким смаком, что Джима чуть не стошнило.
— А что это за пирамиды там, в пустыне? — осмелился он спросить, после того как с обедом было покончено.
"Пирамиды? Ну… Какие-то пирамиды. Кто их знает! Они тут с давних времён стоят, я не интересовался, — ответил Ахиббо. — Пусть себе стоят, мне они не мешают".
— А кто их построил, вы не знаете? — поинтересовался Джим.
"Да почём мне знать, кто! Наверно, какие-то люди. Когда я здесь устроился, они уже были".
— А внутри них вы не бывали? — продолжал любопытствовать Джим.
"Заглянул разок в одну. Там всё какие-то ходы, ходы, я чуть не заблудился. Жить там нельзя, это точно. Больно уж неудобно, узко. Потому я живу здесь — здесь лучше".
Больше ничего синекожий монстр не соизволил рассказать Джиму. После обеда он изъявил желание соснуть часок. Он повис в своей комнатушке на тенётах вниз головой, скрестив руки на груди, а Джиму велел повесить на воротах табличку с надписью, которая означала "перерыв".
"Меня ни для кого нет. Кто бы ни прилетел, меня нет! Послеобеденный сон — это святое". — И Ахиббо захрапел так, что все тенёта дрожали.
Джиму не оставалось ничего, как только сидеть на своём матрасе за стойкой бара и плакать. Он смотрел на портрет в медальоне и тосковал о прекрасной стране, в которую ему было уже не суждено попасть, вспоминал он и маму с папой. Как они, бедные, наверно, сейчас горюют о нём! Бедные, бедные мама и папа. Он ведь так и не сказал им, как он их любит, а теперь уже слишком поздно. Он проклинал зовущую звёздную Бездну, которая таки завлекла его в свои недра, но забросила не в самый лучший свой уголок.
Джим всё ещё плакал, когда в ангар явился проснувшийся Ахиббо. Видимо, после обеда сочными живыми химонами ему приснилось что-то приятное, потому что он был в благодушном настроении.
"Это кто тут хлюпает носом?" — спросил он, ни дать ни взять — заботливый добрый дядюшка.
Заглянув за стойку, он увидел Джима с залитым слезами лицом. Покачав головой, он подхватил его под мышки и легко, как куклу, извлёк из-за стойки и усадил на неё.