– Послушай, Тигрица, – произнес он – Была однажды длинноволосая обезьяна, которая прожила короткую и голодную жизнь. Ее имя было Франц Шуберт. Она сочинила сотни обезьяньих песен. Одна из них была на слова еще одной давно забытой обезьяны по имени Шмидт фон Любек. Я подумал, что эта песня словно написана для тебя и твоих собратьев. По крайней мере она названа в честь твоей планеты – «Der Wanderer», «Странник». Я спою тебе эту песню.
– Ich komme von Gebirge her… – начал он, но тут же остановился. – Пожалуй, я спою тебе эту песню на моем родном языке, немного изменяя некоторые слова, чтобы лучше приспособить смысл к твоей ситуации. Но общее настроение и главные фрагменты останутся без изменений.
Пол услышал тихий напев. Высота тона была идеальной. Он понял, что Тигрица прочла в его мыслях фортепианный аккомпанемент и теперь воспроизводит его, создавая впечатление грусти, которую не смогло бы создать даже фортепиано. Он начал петь с шестого такта:
Я грустным прибываю со звезд отдаленных Странствую дальше совершенно один Из глубины вьющихся обширных дорог Где дорога? – есть у меня вопрос.
Пространство сумрачно, а солнце серо Цветы поблекли, жизнь стара Стихают разговоры, нарастает крик, Где бы я ни был, меня никто не знает.
Где этот космос дивный, Страна несбывшихся мечтаний, Везде расцвеченный надеждой, Украшенный огоньками звезд.
Земля, для братьев моих готовая, Где снова оживут умершие, Там, где зазвучит родная речь, Где ты?
Я странствую дальше, совершенно один.
Где дорога? – есть у меня вопрос И шлет пространство страшный мне ответ:
Твое место там, где тебя уже нет.
Когда Пол спел последние слова под аккомпанемент Тигрицы, кошка вздохнула и тихо сказала:
– Да, это о нас. Эта обезьяна Шуберт должно быть имела в своей сущности что-то от кошки. И этот Любек тоже. Впрочем, ты, Пол, тоже не лишен этих качеств…
Он некоторое время смотрел на ее стройную фигуру, вырисовывавшуюся на фоне звезд, после чего протянул руку и положил ее ей на плечо. Под теплым коротким, пушистым мехом он не почувствовал никакого напряжения. Почти бессознательно, может быть мех сам давал указания его пальцам, он начал осторожно поглаживать ее шею так, как обычно гладил Мяу.
Тигрица не шевелилась, хотя Полу показалось, что она расслабляет мускулы. До него донеслось тихое, едва слышное, мурлыканье и тут же кошка откинула голову и потерлась ухом о его руку.
Когда он начал ласкать затылочную часть ее шеи, Тигрица подняла голову и, мурлыкая все громче, прикрыла глаза. Затем она отодвинулась и, на долю секунды, Пол подумал, что она приказывает ему прекратить, но потом понял, что она хочет, чтобы он почесал ей подбородок. Неожиданно шелковистый палец прикоснулся к его шее и медленно начал передвигаться по телу. Пол понял, что Тигрица ласкает его кончиком хвоста.
– Тигрица… – шепнул он.
– Да, Пол? – тихонько промурлыкала она.
Легко отталкиваясь локтями и коленями от теплого прозрачного окна, он приблизился к ней и, обняв ее худенькие пушистые плечи, почувствовал, что лапы ее нежно лежат на его плечах. Неожиданно жалобно запищала Мяу.
– О, а она, оказывается, ревнует, – засмеялась Тигрица, потирая щекой о щеку Пола. Пол почувствовал, как она своим острым шершавым язычком касается его уха и лижет шею. Все, что он делал до сих пор, он делал так серьезно, словно каждое движение было частью ритуала, который нужно исполнять правильно и спокойно, но теперь, обнимая это чудесное создание, эту Венеру в мехе, он осознал, что возбужден. Разные картины приходили ему в голову. Он поддался настроению, однако не потерял власти над собой. Образы наплывали со странной систематичностью, как тогда, когда Тигрица в первый раз прочитала его мысли, но на этот раз, однако, они проходили через его разум настолько медленно, что он имел возможность хорошо и подробно разобраться в этом. Они слагались из мужчин, женщин и животных. Они представляли эротическую любовь, насилие, пытки и смерть, но Пол знал, что даже пытки и смерть должны только подчеркнуть интенсивность сближения, чудесное нарушение всех тайн тела, полноту контакта между двумя существами. Эти картины должны были еще более украсить соединение двух тел. Он попеременно видел образы и необычные символы, напоминающие прекрасные драгоценности и узорчатые ткани, словно полные значения цветные узоры стекляшек в калейдоскопе. Через некоторое время символов стало больше, чем образов! Они гудели, словно большие бубны, дрожали и вибрировали, как треугольники, у Пола возникло такое впечатление, что его окружает вселенная, что он сам мчится во всех направлениях космоса, что на поднимающейся и опадающей волне, которая мчится среди звезд в сторону густой темноты, он несется к своему совершенству. Через некоторое время он выплыл из мягкого, бездонного черного ложа, снова увидел звезды и склоненную над ним Тигрицу. В свете этих звезд он увидел фиолетовые зрачки-цветы, коричнево-зеленые щеки и открытый рот с красными губами и беззаботно показывающимися белыми клыками.
Тигрица декламировала:
Бедная маленькая обезьянка, ты сегодня снова больна, Тон неприятного разговора разогрел твой лоб, А, может быть, приснившийся лев испугал тебя?
Скажи!
А, может быть, змей обвился вокруг тебя?
Ты кашляешь, ты вздыхаешь, стучат твои зубы, Что за слова ты бормочешь в своем беспокойном сне?
Война, пытка, ненависть, простые бои, Бедная маленькая обезьянка, или я успокою тебя.
Более умные и старшие, нежели ты, создания Тоже тяжело болели из-за отсутствия надежды, Искали бога, проклинали судьбу и стены тюрьмы И как ты, маленькая обезьянка, когда-то умирали.
Ветер колышет ветви, наступает ночь, Спи, маленькая обезьянка, сон забвение дает.
– Тигрица, я начал писать этот сонет несколько лет назад, – сонно удивился Пол. – Но у меня было всего три строчки. Неужели…
– Нет, – ответила она шепотом. – Ты сам его закончил. Я только нашла его, он лежал во мраке твоего разума, заброшенный в угол. А теперь спи, спи, Пол…
37
Когда они доехали до перекрестка, Хантер уже не должен был принимать решения, куда ехать дальше, так как шоссе на Мулхолланд было блокировано тремя заляпанными грязью автомобилями. Пассажиры вышли из них, очевидно для того, чтобы посоветоваться, в какую сторону повернуть. Несмотря на то, что они тоже были забрызганы грязью, внешне они производили вид богатых людей – они, наверное, были из Малибу. Ожидание, пока освободят дорогу заняло бы много времени, а Хантер отлично понимал, что они не могут терять ни минуты, потому что, с каждым мгновением, неумолимо сокращалось расстояние между ними и разъяренной группой подростков, которая зловеще сигналя, гналась за ними с Долины.
В самой середине горной цепи шоссе тянулось, с километр, по прямому отрезку между черными опаленными вершинами. «Корвет» и фургончик находились как раз на половине этого отрезка, когда из-за поворота выскочило два переполненных спортивных автомобиля. Времени на раздумье больше не было. Хантер дал знак Хиксону, чтобы тот обогнал его. Хиксон, поняв указание Хантера, прибавил газу и поехал вперед. Перед глазами Хантера мелькнули мрачные лица мужчин, находящихся в фургончике: Фулби, деда, Додда, Войтовича и Макхита, который сидел, держа в руках последний, оставшийся у них, карабин.
В машине Хантера царило молчание, полное напряжения. Анна, которая сидела между водителем и Рамой Джоан, прижалась к матери.
У Хантера перед глазами снова мелькнули лица, на этот раз лица мужчин, стоящих на дороге. Они смотрели с удивлением и упреком, словно хотели сказать, что он плохо воспитан. Проехать, и даже не махнуть рукой, и это теперь, когда перед лицом всемирной катастрофы всех людей должна объединять всеобщая доброжелательность!