Выбрать главу

Вильям спросил:

– Как его полное имя, мадам?

Директриса ответила:

– Рэндалл Нихто, господин ученый.

– Никто! – воскликнул Вильям.

– Н-и-х-т-о, – произнесла директриса по буквам. – Он выбрал фамилию год назад.

– И вы не придали этому значения? Это звучит как «никто»! Вам не пришло в голову доложить об этом молодом человеке в прошлом году?

– Я не думала… – начала директриса виновато.

Вильям махнул рукой. Откуда ей знать? По критериям, предлагаемым учебником, генетическая модель Рэндалла, действительно, не заслуживала внимания. Но именно эту сложную комбинацию Вильям с коллегами пытались получить, проводя бесконечные эксперименты с детьми, страдающими аутизмом.

Рэндалл был на пороге ликвидации! Марко, самый здравомыслящий человек в их группе, всегда возмущался тем, что интернаты слишком уж настаивают на абортах до рождения и ликвидации после рождения. Он доказывал, что любая генетическая модель должна иметь возможность развиваться и никого нельзя ликвидировать, не проконсультировавшись с гомологистом.

– Но ведь гомологистов не хватает, – спокойно возражал Вильям.

– Но мы могли бы просматривать все генетические модели хотя бы на компьютере, – отвечал Марко.

– Чтобы спасти нечто полезное для нас?

– Что могло бы быть полезным для гомологии сегодня или в будущем. Научиться правильно понимать себя – значит изучать генетические модели в действии, и заметь, что именно аномальные, порой чудовищные модели дают максимум информации. Всей нашей науке было известно о человеке меньше, чем нам удалось узнать за время экспериментов над больными аутизмом…

Вильям, которому название «генетическая физиология» человека до сих пор нравилось больше, чем «гомология», покачал головой.

– Вспомни, с какой осторожностью нам приходится вести игру. Общество должно согласиться с полезностью наших экспериментов, а оно идет на это с трудом. Ведь наш материал – человеческая жизнь.

– Бесполезная жизнь. Предназначенная к ликвидации.

– Быстрая и легкая ликвидация – это одно, а наши эксперименты, обычно длинные и неприятные, – другое.

– Бывает, что мы им помогаем.

– А бывает – не помогаем.

Честно говоря, они понимали бессмысленность этого спора. Получить в свое распоряжение интересную аномалию – всегда проблема для гомологистов, а способа заставить человечество согласиться на увеличение их числа не существовало. Люди не могли забыть о травме, нанесенной Катастрофой.

Лихорадочный всплеск интереса к космическим разработкам мог быть {и был, по мнению некоторых социологов) следствием того, что, столкнувшись с Катастрофой, люди поняли, как уязвима жизнь на планете.

Но это не меняло дела.

Рэндалл был уникален. В его генетической модели характеристики, приводящие к аутизму, нарастали медленно и постепенно, и для ученых это означало, что о Рэндалле известно больше, чем о любом подобном пациенте. Удалось даже зафиксировать слабые проблески, отличающие его способ мышления, прежде чем он окончательно закрылся и спрятался в собственном панцире, – безразличный, недостижимый.

Затем начался период, в течение которого Рэндалла подвергали все более длительной искусственной стимуляции, и мало-помалу раскрывались секреты его мозга, давая ключи к пониманию работы мозга всех людей, как тех, кто был подобен ему, так и тех, кого принято считать нормальными.

Полученные результаты были столь значительны, что Вильям стал понимать: его мечта об излечении аутизма это не просто мечта. Вильям радовался, что выбрал себе фамилию Анти-Аут.

И как раз тогда, когда работа с Рэндаллом особенно радовала Вильяма, пришел вызов из Далласа. Начальство требовало, чтобы он переключился на новую проблему.

Оглядываясь назад, он так и не смог понять, чем, в конечном счете, было продиктовано его согласие поехать в Даллас.

Позже он, конечно, оценил, насколько удачно все сложилось, но почему он принял такое решение? Было ли у него в самом начале смутное, неясное предчувствие того, к чему оно может привести? Нет, этого быть не могло.