Он убрал ладонь с его рта. Ренье облизнул губы.
— Я даже думать о таких вещах в ее присутствии не решаюсь, — признался он. — Но что же делать?
— Извести гадину, что же еще! — Адобекк хищно ухмыльнулся. — Займись. Тандернак должен уйти из нашего мира в какой-нибудь другой. Можешь пользоваться любыми способами, даже грязными. Только не попались.
Тандернак не верил в любовь и не испытывал потребности в ней. В ранней юности он позволил себе испытать сильную страсть к женщине, бывшей лет на пять старше него, и закончилось это приключение более чем скверно. Тандернак не мог найти разумных обоснований своему чувству: объект его влечения не отличался ни свежестью, ни добротой. Кусок здоровой женской плоти. Она ворочала делами у себя в конюшне, где давала напрокат лошадей — кому для сельских работ, кому для путешествий, и руки у нее шелушились. Тандернак подрабатывал у нее тем летом. Платила она скупо, но ему было довольно находиться рядом, вдыхать исходящий от нее кисловатый запах женского пота и мечтать. Только однажды она заметила томление юноши и просто спросила:
— Да ты никак хотел бы провести со мной ночку-другую?
У Тандернака перехватило горло, и он молча кивнул.
— Давно надо было сказать, — заметила она. — Приходи нынче же. Да захвати молока — я после таких дел люблю подкрепиться.
Вот так обыденно все обстояло, но Тандернаку случившееся представилось настоящим чудом. Все тело его горело, невидимое пламя плясало на коже под одеждой, глаза приобрели отсутствующее выражение. Едва дождавшись сумерек, он забрался в хозяйкину комнату и стал ждать.
Она пришла, когда уже совершенно стемнело, и долго возилась с одеждой. Молодой человек прятался под одеялами и слушал, как гремит кувшин, как льется вода. Тяжелые шаги хозяйки звучали уверенно, неспешно. Она занималась тем, что делала каждый вечер, — умывалась, расчесывала волосы, готовилась ко сну. Она никуда не спешила.
Наконец она показалась в комнате и зажгла лампу. Обвела помещение взглядом.
— Ты здесь? — окликнула она юношу.
Он закопошился под одеялом, высунулся... и увидел на хозяйкином лице глубочайшее отвращение.
— Что это с тобой? — вопросила она.
Он обомлел от ужаса.
— Что? — пролепетал он. — Ты же сама позвала...
Она досадливо махнула рукой.
— Я не про то, что позвала, — моя постель не королевская казна, чтобы вешать на нее замок... Что у тебя с лицом, а?
Он провел ладонью себя по щеке.
— Я грязный? Вроде бы мылся...
— Грязный? — возмутилась она. — Да ты паршивый! Где ты подцепил эту паршу, а?
— Нет у меня никакой парши! — жалобно закричал Тандернак. — Если ты передумала ложиться со мной, то так и скажи, я пойму.
Вместо ответа она сунула ему под нос маленькое стеклянное зеркало, и Тандернак с ужасом увидел, что на левой щеке у него появилось безобразное лиловое пятно, какие бывают у больных разными постыдными болезнями. Еще утром никакого пятна у него и в помине не было!
— Уходи, — сказала хозяйка так же просто, как прежде приглашала его к себе.
Он покорно выбрался из постели, оделся и вышел. Он не стал мешкать на дворе, и даже деньги, которые причитались ему за работу, не могли удержать его. Тандернак покинул конюшню в ту же ночь. Проклятое пятно прошло само собой — через день от него уже не осталось и следа. Но свое разрушительное дело оно сделало, навсегда отбив у Тандернака всякую охоту испытывать сердечную привязанность к другому человеку.
Любовь, нравственная основа Королевства, была ему отвратительна. Эльфийская королевская династия признавала самые разные любовные связи, лишь бы они были искренними; извращением считалось лишь одно — несвобода. И именно такое извращение заложило основы благосостояния Тандернака. В какой-то мере он гордился этим обстоятельством. «По крайней мере, я не лицемерю», — говорил он обычно, если кто-нибудь из клиентов, утолив голод своей плоти, оставался, чтобы позавтракать и порассуждать о жизни вообще и о морали в частности.
По-своему Тандернак был честен — и с совершенно чистой совестью подал королеве прошение, в котором смиренно молил даровать ему в качестве величайшей милости знак Королевской Руки, особую металлическую пластину с гравированным изображением руки ее величества. Выбитая под королевской ладонью надпись сообщала о том, что данное дело угодно правящей королеве и находится под ее покровительством. Знаки Королевской Руки можно было видеть на стене мастерской, над прилавком добросовестного торговца, на воротах виноградника. Обладатели такого знака пользовались особенным расположением королевского двора и имели льготы.
Были среди таковых счастливцев и трактирщики — так почему бы Тандернаку не сделаться одним из них?
В ожидании решения в свою пользу Тандернак являлся к королевскому дворцу едва ли не каждый день. Решающую аудиенцию все переносили — королева была занята другими делами. Поэтому Тандернак от скуки частенько прогуливался по саду. Это не возбранялось.
Несколько раз ему удавалось завязать более-менее продолжительную беседу с кем-нибудь из обитателей дворца, по большей части с дамами; но все эти разговоры оставались лишь данью вежливости — Тандернаку они были мало любопытны.
Настоящий интерес он почувствовал лишь однажды, когда заметил девушку-вышивальщицу, такую грустную и одинокую в самом глухом уголке сада. Она устроилась там на низеньком складном стульчике, который, несомненно, принесла с собой. Картон с узором лежал на траве, прижатый с уголков четырьмя камушками; корзина стояла под ногами девушки, само рукоделие, заключенное в рабочую раму, стояло перед ней на маленькой складной подставке. По тому, как удобно расположилась девушка, можно было судить о том, что она работает здесь довольно часто и обстановка для нее привычна.
Тандернак приблизился к ней с поклоном.
Она вскочила, едва не уронив раму, и Тандернак любезно придержал вышивку, оберегая ее от соприкосновения с почвой.
— Прошу меня простить, — заговорил он. — Я не хотел испугать вас.
Она продолжала стоять, глядя на него неподвижно.
— Да сделайте же мне милость и сядьте! — сказал он настойчивее. И с удовольствием увидел, как она подчинилась. — Продолжайте, умоляю! Я не хочу, чтобы вас из-за меня наказали за нерадивость.
— Меня здесь не наказывают, — спокойным тоном ответила девушка. Она поправила раму и вытянула из корзины новую нитку.
— Вероятно, потому, что вы молоды и усердны, — предположил Тандернак. — Покуда у вас достает сил и терпения, вы будете в милости, это несомненно.
Девушка подняла на него глаза.
— Я не вполне понимаю цель ваших разговоров со мной, господин, — сказала она.
— О, совершенно никакой цели! — возразил Тандернак. — Если вы предполагаете, что вызвали во мне какие-нибудь недостойные чувства...
Но Эйле была уже не та робкая девчушка, которая страшилась и людей, и даже слов. Общение с обитателями дворца быстро научило ее вести себя должным образом, и поэтому она ответила довольно бойко:
— Если вы имеете в виду влечение мужчины к женщине, то в этом чувстве нет ничего недостойного.
— Нет, дорогая, я имел в виду совсем не влечение, — оголился Тандернак. Он смерил ее глазами и нашел довольно привлекательной. Миниатюрная, светленькая. Ручьи немного грубоваты.
И внезапно Тандернак догадался, почему его так потянули к этой девушке: как и его работники, которых он покупал у родителей и опекунов, вышивальщица была крестьянкой. С ней он не терялся, для нее у него имелись наготове и нужные интонации, и правильные взгляды:: он сумеет подчинить ее себе, если задастся такой целью. Она не станет поглядывать на него с затаенной усмешкой, как делают прочие — дворянки от рождения, по происхождению, а не благодаря личным заслугам.
И Тандернак обратился к ней чуть покровительственным и в то же время дружеским тоном:
— Говоря о недостойных чувствах, я имел в виду нечто другое: желание воспользоваться вашей юностью, вашими дарованиями... Скажите, дорогая... кстати, как ваше имя?
— Эйле.
— Моё — Тандернак. — Он слегка наклонил голову и тут же выпрямился. — Вы не возражаете, если я здесь присяду?