Особенно нравились Эйле фонтаны — она называла их про себя «вывернутыми колодцами». В первых двух кольцах, за второй и третьей стенами, колодцы имелись почти на каждой площади, и Эйле не уставала удивляться тому, какой нарядной, какой роскошной может быть самая обыкновенная вода.
Тандернак, сопровождавший девушку, искоса наблюдал за пей и, казалось, догадывался, о чем она думает.
— Человек в состоянии устроить для себя поразительно красивую жизнь, — говорил он. — Все зависит от вкуса и возможностей. Вы, моя дорогая, — вышивальщица, и вкус у пас должен быть превосходный... Что до меня, то я предпочитаю полагаться на вкусы моих мастеров. Я нанимаю иногда художников, чтобы они украшали мои дома. Без этого невозможно никакое дело. Кстати, её величество оценила мою добросовестность: завтра мне будет пожалован знак Королевской Руки! Это огромная честь, и, могу вас заверить, я заслужил ее...
— Должно быть, так, — пробормотала Эйле.
Тандернак продолжал:
— Искусство — первейшая необходимость. Красота — главная потребность человека, хотя в деревне об этом даже не догадываются. Я против так называемой естественности. Дайте мне пышный куст, и я распоряжусь придать ему форму шара или куба.
Эйле и слушала, и не слушала. Ее захватили новые впечатления, и она была совершенно согласна со своим спутником: как она могла жить без этих потрясающих ощущений! Она чувствовала себя так, словно не шла, а плыла над мостовой, как это случается иногда во сне. Все кругом выглядело таким сверхреальным, таким выпуклым, таким ярким — можно подумать, все эти дома, фонтаны, узорные ограды, лесенки и спуски, усаженные цветущими кустами, существуют не в действительности, но специально нарисованы на картоне и раскрашены преувеличенно густыми красками. Да, Эйле казалось, что она очутилась посреди чудесной вышитой картинки, творения рук мастерицы куда более умелой, чем сама Эйле. «Вот как они себя чувствуют, — думала девушка, — все наши человечки, птицы, животные, которых мы рисуем иглой! Простите меня, мои хорошие, ведь иногда я делала вас не слишком старательно...» Она попыталась представить себе, что было бы, если бы та мастерица изобразила ее кривобокой или хромоногой, и даже содрогнулась от ужаса. Никогда больше не станет она торопиться! Никогда не положит стежка криво!
За третьей стеной город утратил часть своей праздничности, но все еще оставался веселым и нарядным. Эйле чуть замедлила шаг, полагая, что Тандернак живет где-нибудь поблизости, однако он сделал вид, будто не замечает ее ищущего взгляда, и продолжал идти.
Дом, который он показал девушке, почему-то сразу ей не понравился. Гладкий, серый. Три этажа, окна забраны решетками. И решетки эти были сделаны здесь не для красоты, как в тех богатых домах. Прочные и простые, они имели совершенно иное назначение.
— От воров, — пояснил Тандернак. — Случаются, сюда пытаются залезть грабители. Здесь поблизости находятся внешние городские ворота, так что всякий сброд, приходящий в столицу, имеет обыкновение околачиваться рядом.. Но вы не бойтесь! — поспешно добавил он. — Вам здесь жить не придется. Это мое временное пристанище, я использую его, пока остаюсь в столице. А на том постоялом дворе, который будет вам поручен, вы устроите все по собственному усмотрению. Я не стану ни во что вмешиваться.
Успокоенная таким образом, Эйле вошла в дом Тандернака, и тяжелая дверь медленно закрылась за ней.
Глава одиннадцатая
ВЗАПЕРТИ
— Для всего на свете, в силу непреложных законов природы, обязательно должна наличествовать своя особая формула, — объявил Хессицион, когда герцог Вейенто впервые предстал перед ним.
Хессицион далеко не полностью понимал, какие перемены его постигли. Внешнее, как правило, представлялось ему неважным; его тренированный ум давно приучился не воспринимать второстепенного и не засорять себя лишними деталями. Поэтому все материальное, не имеющее отношения к миру чистых вычислений, едва затрагивало край его сознания. И теперь он едва ли был в состоянии охватить мыслью случившееся с ним несколько дней назад. Кажется, его вызвали к воротам академического сада, а после усадили в повозку. Что ж, он не был против. Вещей, которые он хотел бы захватить с собой, у Хессициона давным-давно не имелось. Никаких записей он не вел — они были ему ни к чему. Тысячи расчетных формул покоились у него в голове. Он мог назвать, не прибегая к справочнику, любое положение любой из лун в любое время года и суток. Одно из этих сочетаний — то самое, открывающее путь к Эльсион Дакар. За долгие годы, что прошли после возвращения Хессициона, он так и не сумел отыскать правильную формулу. Он просто жил в уверенности, что таковая наличествует, вот и все.
Его привезли в охотничий домик и разместили в комнатах, которые обычно герцог занимал сам, когда предавался охотничьим забавам. Это были лучшие комнаты. Хессицион не заметил и этого. Сразу по прибытии он погрузился в свое обычное состояние полусна-полубодрствования, полное видений, перепутанных воспоминаний, фантазий и догадок, — состояние, где любая греза мгновенно приобретала математическое выражение.
Герцог пожелал беседовать с высокоученым гостем лично. Хессицион едва обратил внимание на вошедшего к нему человека — невысокого, с широкими плечами и ухватками деревенского молотобойца. Это был герцог Вейенто, ближайший родственник королевы. В его жилах не текло ни капли эльфийской крови. На протяжении десятков поколений потомки Мэлгвина отвергали всякую возможность породниться с Эльсион Лакар; они были и оставались чистокровными людьми и твердо держались заповеди своего предка.
Лицо Вейенто поражало обилием рельефов: выступающие надбровные дуги, выразительные выпуклости лба — точно к черепу герцога были прилеплены две суповые чашки, перевернутые донышками вверх; скулы подпирали нижние веки, заставляя глаза щуриться; ямка врезалась в широкий костлявый подбородок.
Редкие светлые волосы герцог убирал под шелковую шапку, отороченную мехом и украшенную кистями. Этот головной убор выглядел бы шутовским на ком угодно, только не на Вейенто: герцог умел носить вещи с подчеркнутым аристократизмом.
Герцог уселся напротив ученого старика, снял с правой руки перчатку, небрежно помахал ею.
— Мне сказали, что вы занимаетесь поисками возможностей... — начал Вейенто.
Хессицион вдруг подскочил на месте и уставил на герцога вытаращенные глаза — водянистые, почти совершенно белые, с прыгающим безумием на дне зрачка.
— Ты кто, а? Ты кто, а? — завопил Хессицион. — Ты что здесь делаешь, а? Ну, отвечай, а?
Герцог шевельнулся в кресле, выпуклости его лица пришли в движение — точно складки земной коры под влиянием тектонических процессов: брови сошлись, подбородок выпятился, скулы надвинулись на веки и прижали их друг к другу.
Хессицион схватился за спинку кресла, стоявшего перед ним, и начал подпрыгивать, все выше и выше, с силой ударяя ногами в пол при приземлении.
— Какое тебе дело, безмозглый дурак, чем я занят? Почему всякий безмозглый дурак может прийти и тревожить меня? Ты позвал меня трижды? Что тебе надо? Что ты знаешь? Что ты вообще можешь знать?
Вейенто молчал. Он пытался понять — действительно ли безумен Хессицион или же это ловкое притворство. Наконец герцог принял решение. Он будет общаться с престарелым ученым по тем правилам, какие тот предлагает. Поэтому Вейенто спокойно ответил:
— Меня зовут Вейенто, господин профессор. Мне не вполне понятны некоторые проблемы, изучаемые в курсе Академии.
Хессицион перестал прыгать. Уселся в кресло, заложил ногу на ногу. Уставился на собеседника с поддельным интересом — глаза старика по-прежнему оставались пустыми и сумасшедшими.
— Слушаю вас, коллега.
— Мы изучаем формулы, позволяющие нам левитировать при определенном сочетании...
— Чушь! — пронзительно выкрикнул Хессицион, глядя все так же пристально и доброжелательно. Он даже выражения лица не изменил. — Чушь! Какой дурак вам это сказал?