Хессицион ждал секунды, когда это произойдет. Они сойдутся посреди очередного эксперимента — Хессицион намеревался продолжать опыты с девушкой до тех пор, пока один из них не увенчается успехом.
Он выписывал свои кольца и сложные петли, он проваливался в мох почти по колено и застревал среди упавших веток, он наступал на муравейники и царапал себя колючками сердитых кустарников. Все было неважно. Исследование второго, скрытого свойства двух лун подходило к новой фазе.
И неожиданно он догадался, что следует повернуть назад, к охотничьему домику. Решение обладало чрезвычайной важностью, от него многое зависело. Следовало спешить.
И Хессицион начал выписывать свои петли в обратной последовательности. Он помнил каждый сделанный им шаг и теперь, возвращаясь, повторял их в точности, не пропуская ни одного. И снова он проваливался в мох, и снова колючки рвали на нем одежду и впивались в кожу. Ничего не поделаешь — таковы условия игры. Он возвращается только по той дороге, по которой уходил, иначе — невозможно. Иначе — придется застрять там, где он находится в данный момент. Вот почему он столько лет не мог покинуть Академию: пока все дорожки в ней не оказались исхожены таким образом, что любой путь сделался способен играть роль дороги возвращения, Хессицион вынужден был оставаться на одном месте.
Он почти бежал.
Несколько дней назад герцог Вейенто отдал строгий приказ всем своим людям: отойти от домика на несколько десятков шагов и жить не в самом доме, но рядом с частоколом. Приказ касался и Хессициона. Было также запрещено шуметь и вообще издавать какие-либо звуки. От этого, сказал Вейенто, зависит чистота следующего эксперимента.
Хессицион пытался было возражать. Он терпеть не мог, когда студенты вмешивались в ход опытов. Он всегда пресекал чужую инициативу. Он считал, что опыт может получиться лишь в том случае, если руководит им единственный человек, а все прочие слепо ему подчиняются.
Но Вейенто настоял на своем. Он объявил, что уничтожит объект, если Хессицион будет упорствовать. Хессицион пришел в ужас и подчинился.
Но теперь появилась новая сила, которая была более могущественной, и Хессицион бежал обратно огромными прыжками.
Он миновал частокол, ловко прокрался к дому так, чтобы стражи его не заметили — впрочем, те не слишком и старались следить за сумасшедшим старцем, — и вошёл в дом.
Перед дверью Хессицион остановился. Он помнил, что дверь эта была заперта, но в данном случае последнее обстоятельство не имело ни малейшего значения. Только сейчас он сообразил, что же, собственно, произошло. Он слышал троекратный зов. Он до сих пор продолжал надеяться, что увидит свою былую возлюбленную, хотя давным-давно уже забыл, как она выглядела: от неё осталось только ощущение щедрости поздней, увядающей красоты. И еще — тепло. Никто на свете не был таким теплым, как она.
Хессицион помедлил немного перед закрытой дверью, а затем шагнул — и очутился в комнате.
Там сидела девушка. «Немного полновата», — подумал он. И сразу вспомнил, где встречал ее прежде. Она, кажется, училась в Академии. Странно, что она делает здесь?
В комнате, где она находилась, царил страшный разгром. Хессицион присел перед ней на корточки.
— Это ты натворила, дитя мое? — осведомился он.
Она задрожала всем телом, слепо потянулась навстречу живому голосу, обхватила Хессициона за шею и, прильнув к нему, отчаянно зарыдала. Он погладил ее по спине, неловко, как погладил бы бревно, проверяя, достаточно ли сухая у него кора, чтобы разгореться в очаге.
— Кто вы? — всхлипывала она.
— А ты кто?
— Я — Фейнне.
— Ты позвала меня трижды, — сказал он. — Я вспомнил. Я всегда прихожу на такой зов... Иногда зов идет за мной слишком долго, но сегодня я оказался рядом.
— Я видела вас — там, в тумане, — сказала Фейнне, отстраняясь. — Это ведь были вы?
— Если ты видела рослого красавца с золотыми кудрями и прочими делами где положено — то это, несомненно, был я, — ответил Хессицион.
К его удивлению, Фейнне рассмеялась. Она смеялась с трудом, сквозь боль, сквозь страх, и с удивлением понимала: смех оказался сильнее. Как ни противились губы его власти, они растягивались, и из горла рвался этот странный, неуместный смех.
Хессицион качал головой:
— Впервые за пятьдесят лет женщина смеется моей шутке! — сказал он. — Видать, я и впрямь еще парень не промах! А что ты делала в моем тумане?
— Пыталась вырваться... Зачем вы поместили меня туда?
— Куда?
— В туман!
— Я поместил тебя в туман? О чем ты говоришь?
Она прикусила губу.
— Господин мой, вспомните, что вы делали, когда мы с вами оказались в том тумане!
— Ну да, — недовольным тоном протянул Хессицион, — ты пролезла, куда тебя не звали, пока я ставил мой опыт... — Тут он взмахнул руками, сбив на пол последнюю оставшуюся в невредимости вазочку, и с силой стукнул по ней кулаком, раскровянив себе руку и раскрошив несчастную безделушку. — Я ставил опыт! Ты, глупый объект! Ты ведь мой объект?
— Да, — сказала Фейнне, снова начиная чувствовать себя несчастной. Недолгое облегчение, которое она ощутила при появлении Хессициона, уступило место привычному страданию — но теперь, после передышки, Фейнне заново ощущала свою усталость.
— Ну так если ты объект, то и нечего диктовать мне условия опыта! А как я здесь оказался?
Фейнне услышала, как старик вертится на полу, озираясь по сторонам.
— Я позвала вас.
— Тут же заперто! Как мы отсюда выберемся?
— Возможно, есть фаза луны, которая подходит для этого...
— Луны? Какой из двух? — Он пожевал губами, издавая неприятные чмокающие звуки.
— Я не знаю... — робко отозвалась Фейнне.
— Что ты вообще знаешь... Все студенты — дураки и невежды! — отрезал Хессицион. И спохватился: — А как мы будем кушать? Тут заперто! Я голоден!
Фейнне молча слушала, как он мечется, топча разбросанные повсюду вещи. Затем он с силой бросился на пол и завопил:
— Ты хоть понимаешь, что натворила, глупая сквернавка? Нас с тобой здесь никто не найдет! Мы умрем!
— Ну и пускай, — сказала Фейнне.
В тот миг ей действительно сделались безразличны и жизнь, и смерть. Запертая и брошенная посреди леса наедине с сумасшедшим стариком, она не угадывала в своем будущем больше никакой надежды.
Глава двенадцатая
РАЗОЧАРОВАНИЕ В ИЗУМРУДАХ
Теперь горы окружали Радихену повсюду, куда ни кинь взор: головокружительные провалы и впивающиеся в небо вершины. Странно было думать о том, что в глубине этих гор прорыты глубокие тоннели, что там, в темноте таинственных недр, существует целый подземный город: шахты, переходы, естественные пещеры и даже, как рассказывают, пещерные озера.
Радихена смотрел по сторонам, и ему казалось, будто он умер и теперь находится в царстве мертвых. Обычные люди не могут обитать здесь. Такое попросту невозможно! Обычная жизнь — там, где равнины и мягкие холмы, где плавная зеленая линия горизонта лишь изредка топорщится замками, а воздух полон удивительно сытного запаха свежей, созревшей зелени.
Здесь ничто не напоминало мест, где прошла вся предшествующая жизнь Радихены. Он не испытывал страха, ему даже не было грустно. Отсутствие выпивки перестало беспокоить его. Происходившее изменяло его сильнее всякой выпивки. Внезапно он понял, что стал лучше видеть.
В мире начали проступать краски. Горы сделались чёрными, синими, фиолетовыми, а те, что были ближе остальных, — нежно-зелеными. Зрелище завораживало Радихену, он не мог оторвать глаз от величавого царства, милостиво допустившего к себе людей. Ибо — в этом не могло быть никаких сомнений! — горный мир изначально совсем не предназначался для человека, и представители слабого рода человеческого получили возможность обитать здесь лишь благодаря снисходительности великих гор.
Радихена продолжал путь от конторы, где подписал контракт, дальше, в глубину герцогских владений. Его вместе с шестью другими новыми рабочими устроили на открытой телеге. Ехать предстояло недолго — меньше половины дня. «К ночи будете на месте», — обещал Лахмар.