Эйле подняла голову, пытаясь по очертаниям крыш догадаться, где находится, и вдруг на фоне неба увидела знакомый флюгер. Небо сделалось светлее, и металлический человек бежал по нему в страшнейшей тревоге, навстречу рваным фиолетовым облакам, которые гнал на него ветер.
Эйле снова зашагала, стараясь держаться знакомого направления. Еще одна стена — и в ней ворота. Ступать под своды было страшновато — теперь, когда приближалась заря и разница между светом и тьмой сделалась очевидной, — но Эйле пересилила себя. Здесь кольца городской застройки были совсем узкими, и спустя полчаса она заметила наконец дворцовую стену.
Девушка опустилась прямо на камни мостовой: она решила передохнуть, а заодно пожалеть себя и поплакать, но оказалось, что слез у нее не осталось и сил на рыдания — тоже. Поэтому она просто посидела немного, а после поднялась и, шатаясь, двинулась дальше.
Дворцовые ворота на ночь запирали, но Эйле об этом не знала. Она просто брела наугад, понимая, что рано или поздно ограда приведет ее к входу.
Сама того не зная, она миновала древние ворота, заложенные камнем и заросшие плющом, — те самые, где Ренье обнаружил ржавые кольца и убедился в правоте дядюшкиных россказней.
А потом перед ней предстал вход. Раскрытая дверь, приглашающая вернуться домой.
Эйле вошла, и тотчас блаженство охватило ее: она втянула ноздрями знакомый аромат сада.
Тихие шаги девушки шелестели по плоским камням. Причудливые здания то выступали прямо на дорогу, являя спящую роскошь фасадов, которую разбудит только солнце, то прятались в зарослях. Эйле шла и шла. Она снова заблудилась. В этой части дворцового комплекса она еще не бывала. Дом, где жили белошвейки, находился в противоположной стороне, но как туда пробраться, Эйле пока не знала.
Ей не хотелось останавливаться. Если утром ее заметят придворные, то непременно начнутся расспросы. Солгать, будто она возвратилась с любовного свидания, не удастся: в таком виде от возлюбленного не приходят. Говорить правду — не хотелось.
Эйле потерла лицо руками и растерянно огляделась вокруг. Где же она? Ни одного знакомого здания. Хоть бы кустик какой-нибудь приметный встретить!
Наконец она поняла, что вот-вот упадет, остановилась — и мир завертелся у нее перед глазами. Эйле покачнулась, простонав сквозь зубы, и тут ее подхватили чьи-то руки. Она дернулась, уперлась в грудь чужака, пытаясь избавиться от этой опеки, но совершенно незнакомый, очень молодой голос произнес:
— Да что с тобой? Куда ты рвешься? Идем-ка, пока тебя здесь не застукали.
Она пробормотала что-то совсем невнятное. Тот засмеялся, негромко и так сердечно, что у Эйле сразу потеплело на душе. И ужасно захотелось спать.
Она сказала:
— Хочу спать.
Он не разобрал, только подхватил ее удобнее и потащил с собой. Она не поняла, когда они очутились внутри здания. Вдруг Эйле сообразила, что лежит на кровати, и подскочила, но бывший с ней человек погрозил ей пальцем:
— Ложись да спи. Я открою окно.
«Он открыл окно, — подумала Эйле. — Я смогу выбраться отсюда в любой миг, если захочу».
Он побродил еще немного по комнате, несколько раз останавливался возле девушки и рассматривал ее, а после отходил. Наконец он ушел вовсе, и Эйле смогла наконец заснуть.
Глава четырнадцатая
МИЗЕНА
Адобекк хмыкнул:
— Должно быть, сейчас я услышу нечто новое.
Но Эмери не поддержал его легкомысленного тона. Он сел, принялся натягивать тонкие кожаные перчатки.
— Мне не нравится, что в той девушке, Фейнне, видят просто-напросто отмычку. И герцог, и даже королева.
— Выражайся пристойнее. Ты все-таки дворянин на службе ее величества.
— Куда уж пристойнее! — Эмери повернулся к дяде. — Все остальные слова хоть и больше соответствуют положению дел, но вообще неудобопроизносимы... — Он подался вперед, стиснул кулаки. — Для вас все это звучит отвлеченно: некий человек из Мизены, некая дочь некоего человека из Мизены, некий телохранитель некой дочери некоего человека из Мизены...
— Кажется, в грамматике такой прием называется «нанизыванием», — вставил Адобекк.
Эмери снова отказался сменить тон.
— Но ведь ни вы, ни ее величество не знали их, не были с ними дружны...
— Если ты постараешься как следует, многолюбезный Эмери, то у ее величества появится отличная возможность свести сердечную дружбу с дочкой торговца и дезертиром из армии Ларренса, — произнес Адобекк, хлопнув племянника по плечу. — Да и я не откажусь от этой чести!
Королевский конюший шумно выдохнул, потоптался по комнате.
— Вот что мне в тебе решительно нравится, Эмери, — высказался он наконец, — так это твое умение собираться в дорогу, не устраивая в комнатах разгрома! Бывало, укладываю я мои сундуки — так вокруг такое творится! Будто в доме побывали десятки дезертиров из армии Ларренса — и все голодные, и все грязные, и все жутко жадные...
— Просто я беру с собой мало вещей, — улыбнулся наконец Эмери.
— Ну ладно, ладно... — Дядя Адобекк снял с полки обширный кружевной воротник и заботливо начал укладывать его в сундук, сминая прочие предметы. — Больно ты строг со мной. Мне тоже жаль девушку. Но что мешает мне извлекать из этого похвального чувства заодно и пользу для правящей династии?
— А это сопоставимо с требованиями обычной совести?
— По-твоему, у придворного может быть обычная совесть?
— Как же, в таком случае, среди придворных остаются честные люди?
— Все дело в ловком комбинировании, — поучающе молвил Адобекк. — Требования чистой совести изумительным образом умеют сочетаться с соображениями выгоды.
— Как же вы поступаете, если сочетания не происходит?
— Делаю выбор. — Адобекк насупился. — Полагаю, сейчас не время обсуждать это. Ненавижу делать выбор! Всегда лучше увильнуть от принятия решения и свалить бремя ответственности на других. Запоминай, потому что когда-нибудь и тебе придется поступать так же.
Эмери подошел к дяде и крепко обнял его.
— Я найду Фейнне, — сказал он.
Адобекк прижал племянника к себе.
— Имей в виду и никогда не выпускай этого из мыслей: Фейнне — только ключ к миру Эльсион Лакар. Для тебя важно не столько спасти дочку торговца, сколько найти подходящую жену для Талиессина. Она должна быть из королевского рода. Помни об этом. Эльсион Лакар — лукавы и будут убеждать тебя в том, что в жены нашему принцу сойдет любая. Не соглашайся. Требуй принцессу. — Адобекк сморщил нос. — Ну, в крайнем случае бери, конечно, любую, потому что Эльсион Лакар правы: для возобновления брачного союза между Королевством и королями довольно лишь чистоты эльфийской крови...
И, снабдив племянника всеми этими разноречивыми указаниями, Адобекк удалился, очень растроганный.
Из столицы Эмери вышел пешком. Фоллон сопровождал его в первый день пути — нес его сундучок. В самом отдаленном предместье, на постоялом дворе, наняли экипаж с, возницей. Возницу звали Кустер. Он мало походил на крестьянина или трактирного слугу: тонкий, хрупкий, с печальным лицом и вдумчивым взором меланхолика. Очень светлые, почти белые волосы обрамляли молодое лицо, так что — при надлежащем складе мыслей — можно было счесть его преждевременно поседевшим после каких-либо невероятных испытаний. (Любознательному человеку оставалось только гадать — каких именно.)
Впрочем, Эмери был слишком поглощен собственными заботами, чтобы обращать внимание на подобные мелочи. И уж меньше всего заботила молодого человека наружность наемного возницы.
Эмери устроился в трактире, потребовал горячего. Все дела улаживал Фоллон: договаривался об экипаже, лошадях, оплате. Фоллон же расплачивался; у Эмери было время немного передохнуть и поразмыслить.
С дядей он прощался долго, десятки раз выслушивая одни и те же наставления, произносимые с разной интонацией, в разных выражениях и снабженные — с присущей Адобекку изобретательностью — всякими приличествующими случаю остротами и примерами. С братом, напротив, расставание вышло коротким; они обнялись, перекинулись неловкими фразами: Ренье обещал не посрамить доброго имени Эмери, особенно перед девицами и прочими дамами, какие только повстречаются на пути, а Эмери сказал «с тебя станется» — и на том замолчал. Ренье еще раз обнял его, сильно покраснел, поцеловал в щеку — и убежал, оставив брата, тоже покрасневшего, тереть место поцелуя и хмуриться.