Река, как назло, замедлила течение и теперь еле двигалась. Элизахар почти не приближался к источнику музыки, а ему болезненно хотелось услышать ее лучше.
И, как будто угадав его желание, она зазвучала громче. К первой теме прибавилась вторая, аккомпанемент подхватил и подчеркнул ее. Теперь музыка была повсюду, она заполняла мир и придавала ему форму; в ней заключался смысл существования. Настал миг, когда Элизахар перестал сомневаться: отныне он твердо знал, что именно слышит и откуда знает каждую ноту, каждую вариацию, посылаемую неведомым музыкантом в бесконечность всех миров, какие только существуют.
Эта музыка была Фейнне.
Бегущие пальцы мгновенно вызывали к бытию её гибкий стан, точно очерчивали его в воздухе горящей линией, которая держится еще секунду, прежде чем растаять. Упавшая на клавиши кисть бережно изымала из инструмента гармонический аккорд, и тотчас появлялось милое лицо с подбородком сердечком и широко расставленными невидящими глазами; оно плыло перед взором и медленно таяло вместе с угасанием звука.
Кто-то воскрешал Фейнне, вызывал ее во внешний мир с помощью музыки — и сотворил хрупкую, постоянно разрушающуюся и постоянно возрождающуюся вселенную по имени Фейнне.
Музыка становилась шире, а образ девушки — все более прочным и ярким. Наконец он утвердился совершенно, от кончиков пальцев на ногах до пушистых каштановых волос, собранных в пучок на затылке. Элизахар крикнул:
— Фейнне!
В то же самое мгновение волна вынесла его на берег, и его пальцы вцепились в корень растущего там дерева, а музыка, разразившись последним торжествующим аккордом, смолкла. Образ Фейнне вспыхнул ослепительными красками и погас.
Элизахар лежал на берегу и тяжело переводил дыхание. Оранжевое пламя весело прыгало по дровам. Густая зелень травы обжигала зрачки.
— Садись к нам, — проговорил чей-то голос совсем близко.
Элизахар ухватился покрепче за корень и выбрался к костру. Ему сразу стало тепло; холод, сжимавший грудь, отпустил, и он с наслаждением вздохнул.
— Садись же, — повторил голос чуть раздраженно.
Что-то в этом голосе показалось Элизахару знакомым. Он глянул на говорившего сквозь ресницы и увидел прозрачного старика, с которым проделал долгий путь к охотничьему домику — в попытке освободить и спасти Фейнне.
— Чильбарроэс! — прошептал он.
— Больше нет, — был ответ. — По крайней мере, на это время.
Чья-то рука подхватила Элизахара и помогла ему устроиться. Черная рука, сильная, с благородными пальцами.
Теперь он видел обоих: медноволосого юношу с короной на голове и чернокожего эльфа с синими глазами. Оба рассматривали солдата с одинаково недовольным выражением, которое проступило на их — таких разных — лицах.
Эльф проговорил:
— Тебе видней, брат, но в последние годы ты начал совершать слишком много ошибок...
— Только не эту, — отозвался Чильбарроэс. — Он — не ошибка. Я уверен.
— Я страшно голоден, — сказал Элизахар. — У вас найдется, что поесть?
Чильбарроэс пожал плечами, а его спутник поворошил угли чуть в стороне от веселого пламени и вытащил серую от золы тушку рыбы.
— Дай, — сказал вдруг Чильбарроэс. — Дай мне попробовать, Аньяр!
— Э, да ты и в самом деле вернулся, Гион! — воскликнул темнокожий эльф, ловко отводя в сторону руку с печеной рыбиной. — Нет уж, сперва тому, кто первым попросил.
— Не слишком ли ты любезен с каким-то наемником? — осведомился Чильбарроэс. — Не совершаешь ли ты ошибку?
— Не больше, чем ты, — возразил Аньяр.
Элизахар вырвал рыбу у него из пальцев и, пачкаясь в золе, начал грызть. Силы возвращались к нему с каждой секундой. Он и узнавал, и не узнавал место, где они находились: что-то неуловимо непривычное ощущалось в здешнем воздухе, но лес, несомненно, был тот же самый. И оба его спасителя, сидевшие справа и слева от костра, представлялись давними знакомцами. Чуть позже он поговорит с ними. Чуть позже.
Усилием воли он отложил рыбину, но тут Аньяр, посмеиваясь, извлек из пепла вторую, и молодой человек в короне завладел ею.
Прошло невероятно много времени: река проносила мимо них вздувающиеся синие воды, небосклон незаметно двигался над головами, костер то угасал, то вновь оживал после новой порции дров, и берег делался все более обжитым, а незнакомцы — все более родными, так что спустя неопределенный срок Элизахару начало казаться, будто он здесь и родился, здесь и провел большую часть жизни — рядом с этими людьми.
Его не удивляла больше ни черная кожа Аньяра, ни корона на голове Чильбарроэса. Ни даже то обстоятельство, что чернокожий и синеглазый эльф называл Чильбарроэса именем первого короля — Гион. Все было закономерно, все, несомненно, имело свою причину — какую-то очень важную. Все, даже присутствие Элизахара в новом для него мире. В мире, который назывался «Фейнне».
— Итак, — заговорил наконец Гион-Чильбарроэс, — хотел бы я знать, почему вы оба тут расселись с таким видом, будто не знаете, кто я такой?
— Вы — Чильбарроэс, мой господин, — сказал Элизахар. — Я знаю, кто вы такой.
Чильбарроэс расхохотался. Элизахар впервые видел, чтобы его полупрозрачный спутник так веселился. В нем переполнилось смехом все: искры прыгали в пестрых глазах, рябины на лице сделались разноцветными и тоже смеялись. Улыбнулся и Аньяр.
— О нет, — вмешался в разговор эльф, — ты — Гион, ты мой брат. Я не знаю никакого Чильбарроэса.
— Поэтому и не мог встретить меня за все эти годы, — упрекнул его юноша в короне. — Поэтому я и был так одинок.
— И наделал столько ошибок, — добавил Аньяр.
Элизахар сказал:
— А мне уже все равно...
Он улегся на землю, сунул ладони под голову. Ему сделалось блаженно. Он был сыт, согрет и исцелен, и его спутники, кем бы они ни были, не требовали от него — по крайней мере в ближайшее время — ровным счетом ничего...
Аньяр устроился рядом с ним, голова к голове. Солдат видел, как поблескивает раскосый синий глаз эльфа.
— Что именно тебе все равно? — спросил Аньяр.
— Кто он такой, Гион или Чильбарроэс, — пояснил Элизахар.
— Но ведь от этого зависит — все! — . возмутился Аньяр. — Он взял себе другое имя, когда сменил естество. Как можно быть рядом с кем-то, если не понимаешь сущности его естества? Как можно идти вслепую?
— Еще как можно... — Элизахар вздохнул и неожиданно признался: — Я бывал слеп. После ранения. Ничего не видел несколько месяцев. Жил у женщины и не знал даже, как она выглядит, молодая она или старая.
Аньяр сморщил нос.
— Ничего не стоит твое откровение, — сообщил он. — Дешевка. Ты ведь знал, что живешь у женщины. Этого было вполне достаточно... Кстати, какой она оказалась?
— Обыкновенной, — сказал Элизахар.
— Обыкновенная женщина — большая редкость. Стоило воспользоваться случаем. Почему же ты не остался у нее?
— Не знаю...
На самом деле Элизахар лукавил: прекрасно он все знал. Здоровым он был ей не нужен. Когда она поняла, что зрение возвращается к Элизахару, то сделалась холоднее; а стоило ему почувствовать себя достаточно крепким, чтобы ходить самостоятельно, она указала ему на порог.
Да еще обставила все так, чтобы он ощутил себя виноватым. «Конечно, — говорила она подругам, — пока он не мог без меня обходиться, я могла быть спокойна; но стоит мужчине почувствовать волю...» И пожимала плечами, ничуть не удивленная мужской неблагодарностью.
— Я был слепым, — повторил Элизахар. — Я бывал слепым и после, когда видел внешнее, но не проникал во внутреннее. Я вполне могу жить рядом с кем-то, даже не зная, кто он: человек или эльф, призрак или живая плоть.
— Еще одна странность, — сказал Аньяр. — Ты можешь довольствоваться неполнотой. Доказывает ущербность твоего способа восприятия.
— Вовсе нет, — возразил Элизахар. — Напротив. Твое стремление познать в спутнике все, от его природы до его ближайших намерений, сильно ограничивает твою способность любить. Ты не оставляешь другому права на обладание собственной тайной. Ты не позволишь ему даже насладиться, открыв тебе свою тайну — в знак дружеского доверия.