Если слишком пристально рассматривать лицо человека, можно увидеть его череп. Если слишком пристально рассматривать нашу сияющую техногенную цивилизацию, можно увидеть Зону. Зона была пылью веков, покрывшей «Илиаду», «Одиссею», мишку на липовой ноге и Вечного Жида Агасфера. Она — это единственное отличие века № 21 от века № 1. Некоторые думали, что Зона походила на социализм. Они тыкали в неё пальцем, приговаривая: «вот он, ваш (или наш) социализм», но с социализмом у неё сходств было не больше, чем с любой другой социально-экономической формацией.
Зданий на Зоне, как таковых, имелось две штуки. Располагались они в виде буквы «Г». Должно было быть ещё и третье здание, чтоб походить на «П», а не на «Г», но для второй «палочки» «П» успели только вырыть котлован под фундамент. Из котлована, подобно клеткам для зверей, торчали залитые водой ржавые прутья арматуры.
— А там, наверное, пинк-демонов выращивали, — сказала Женя про клетки. — Мне интересно, почему вода не замёрзла.
— Она замёрзла, — Игорь подобрал кусок льда, кинул в котлован. Тот глухо ударился о поверхность замёрзшей воды.
— Ты чуть не разбудил его.
— Кого — его?
— Пинк-демона.
Всем сразу захотелось оказаться как можно дальше от страшного котлована, но Игорь, не боявшийся никого и ничего и мысливший сугубо объективно, повёл нас в место не менее неприятное — в здание. Женечка вцепилась мне в рукав.
Мы миновали так и не созданный фабричный двор, заваленный штабелями бетонных плит и труб, и скрылись в чреве длинного десятиэтажного корпуса, начавшего терять от старости прямоугольные очертания. Лестница отыскалась неподалёку от входа. Однако она вела не до самой крыши, а лишь до последнего этажа здания, — так что в поисках пути наверх пришлось таки побродить по тёмным коридорам, спотыкаясь о мусор и брошенные строительные материалы.
Но всё плохое к лучшему, и в качестве компенсации за моральный ущерб нам представилась отличная возможность набрать по дороге столько старых ящиков и досок, что хватило бы на небольшой пожар.
На крыше мы расчистили от снега место возле самого бортика, расставили ящики а ля «стол на четыре персоны». Я разжёг костёр. Игорь достал пластмассовую бутылку из-под минеральной воды и с помощью зажигалки проплавил в ней дырку.
Над нами склонила ветви голая берёза, успевшая вырасти на крыше за двадцать лет перестройки. Берёза была уродливая, кривая, как лента Мёбиуса, и форма её вполне однозначно напоминала нам, что мы родились в век атомных технологий и генной инженерии.
Отсечённые резцом Главного Теоретика, на востоке светились кварталы Москвы. Джон Донн так и не проснулся. По железной дороге ползла электричка. Подавляющую часть панорамы занимала Зона.
Мне не надо было курить гашиш. Я пытался прикинуться пьяным, чтобы не курить его, но от холода все протрезвели, и никто мне не поверил. Я не имел ничего против наркотиков (нет ничего плохого в их употреблении, коль скоро у тебя есть деньги, а жить скучно), но в ту ночь боялся курить гашиш, потому что готов был окончательно спятить, а крыша не воробей: улетит — и хрен поймаешь...
Я скурил чуть-чуть и приготовился сходить с ума, глядя на костёр, но Женечка ударила меня сумочкой по лицу и увела за собой.
Кто не мечтал, чтобы женщина спасла его от безумия? Все мечтали. Однако никто никого по-настоящему-то и не спасал. Как видно, это противоестественно: пытаться опереться в борьбе с безумием на женщину.
Знай Женечка, насколько мне было паршиво, она не пошевельнула бы и пальцем.
К счастью, психологию никто не отменял, и Женечка не знала ничего, кроме того, что хотела знать, даже если этого никогда не существовало в природе. Она предложила мне купить у Ксюши роутер. Мы с ней долго смеялись, потом построили из старых ящиков красавицу-каравеллу и, лёжа на её надраенной палубе, полночи плыли по крыше заброшенной фабрики прямо к созвездию Лиры. Острый нос каравеллы рассекал снежные барашки, блики костра появлялись то тут то там, словно неизведанные земли, наполненные опасностями, лёгкая качка расслабляла. Нам мешал только Игорь. Этот пропитанный ромом и табаком бравый флибустьер брал наш корабль на абордаж, устраивал жестокую расправу над командой и непрестанно дрался со своим сателлитом Ксюшей из-за награбленных сокровищ в лице носовых платков и пятидесятикопеечных монеток. Когда же мы с Женечкой при помощи иезуитски-хитрого плана, суть которого я, правда, запамятовал, раз и навсегда покончили с пиратством в здешней акватории, и нашему снежно-огненному круизу более ничто не мешало, между нами состоялся такой разговор.
ЖЕНЕЧКА: Смотри, как темно в небе! Наверное, уже очень-очень поздно, и мы опоздали куда только можно.
САНЁК: Ну и что? Счастливые часов не наблюдают...
ЖЕНЕЧКА: Но я не счастливая! Я ужасно, ужасно несчастная.
САНЁК: Что у тебя случилось, милая Женечка?
ЖЕНЕЧКА: Единственный человек, который был мне дорог, ушёл.
САНЁК: Это ужасно.
ЖЕНЕЧКА: Да нет, он козёл.
САНЁК: Ну и наплюй.
ЖЕНЕЧКА: Так я столько для него сделала!
САНЁК: Значит, приди к нему. Он от тебя не откажется.
ЖЕНЕЧКА: Откажется! Откажется! От меня все отказались, даже родители. Представляешь? — я живу одна, совсем одна.
САНЁК: А что кушаешь?
ЖЕНЕЧКА: Ну, родители присылают мне деньги. Они живут в другом городе. Мой папа алкаш и ненавидит меня. Мама не отпускает его в Москву, чтобы он не прибил меня спьяну. Поэтому я живу одна, и мне очень-очень одиноко. А он... (всхлипывает) а он тоже меня бросил. Я ему всё прощала. И что он дружков ко мне в квартиру водил, и что деньги мои пропивал, и что на концертах баб за задницы трогал.
САНЁК: Это ужасно.
ЖЕНЕЧКА: Ты понимаешь, да? Я думаю, он ушёл потому, что у меня спина кривая.
САНЁК: Правда, кривая?
ЖЕНЕЧКА: Да, вот пощупай.
САНЁК: Есть какая-то неровность...
ЖЕНЕЧКА: Ты даже не дотронулся!
САНЁК: Прости, милая Женечка. Так лучше?
Женечка попыталась обнять меня, но внезапный приступ морской болезни заставил её перегнуться через борт нашей красавицы-каравеллы и огласить снежные просторы слабым и жалким стоном.
Костёр гас. Женечка канючила, что никогда ни перед кем так не позорилась, а я утешал её, уверяя, что настоящие поэты в жизни не обращали внимания на подобные мелочи.
ЖЕНЕЧКА: Ты настоящий поэт?
САНЁК: Самый-самый настоящий.
ЖЕНЕЧКА: Значит, ты можешь сделать мне какой-нибудь оригинальный комплимент? Ну? Можешь?
САНЁК: У тебя красивые серые глаза. Они похожи... похожи... э-э-э... на конфорки газовой плиты.
ЖЕНЕЧКА (иронично): Спасибо! Оригинальное сравнение!
САНЁК: Главное, кому-то позарез необходимо узнать, как они зажигаются.
Благодарная Женечка вымученно улыбалась мне; её ещё тошнило. Я же, усевшись раздувать костёр, увидел, что Игорь с Ксюшей нетвёрдой походкой моряков удаляются в сторону дальнего выхода с крыши. Громкие крики протеста не смогли заставить их развернуться и хотя бы объяснить, куда их понёс чёрт, а последовать за ними я не мог, ибо покидать девушку в такой ужасной ситуации было вовсе не по-джентльменски.
Остановись, мгновение... Эй, ты! Ну... то есть... пожалуйста!
Разрешите, любезный зритель, мне ненадолго оставить в стороне достойные популиста описания простонародного досуга и торжественно постучать по литаврам с тамтамами, прежде чем на сцену явится долгожданный deus ex machina: то загадочное явление природы, что перенесло меня в двадцать второй век. Мне хочется насладиться мгновением и попутно развенчать один миф, придуманный фальшивыми виршеплётами.
Я признаюсь Вам: я счастлив.