С чего? — сам не знаю. Холодно, жрать охота, шизофренические мысли подкрадываются, совесть мучает... А я счастлив.
Фальшивые виршеплёты говорили, будто бы счастливым человек может быть только в прошлом — в настоящем же он никогда не поймёт и не оценит достигнутого духовного блаженства. Что ж... если считать счастьем состояние души, то выходит, это всё враньё. Если считать счастьем состояние души, то для него достаточно чуть-чуть афганского гашиша, капельку зелёного змия, двухминутного пьяного откровения дамы не самого тяжёлого поведения и...
И всё!
Совсем немного. Главное — остановить мгновение.
Мы не были трезвы, но начинали беспокоиться.
— О-о-о!.. — стенала Женечка. — Домой хочу!..
Гашиш помог мне представить её квартиру. Евроремонт, белые электрические розетки, стиральная машина и микроволновая печь. На столе — компьютер. Мы придём, заварим кофе, включим системный блок. А перед этим — монитор. В мониторе с частотой 14 килогерц запищит трансформатор строчной развёртки. И он не просто так запищит. Он озвучит пульс времени. 14 килогерц, четырнадцать тысяч ударов сердца в секунду.
Время сильно ускорилось.
Там. В двух шагах от железнодорожной станции.
А тут, на Зоне, ничего не слышно. Чёрные квадратные оконные проёмы без стёкол не шевелятся, пустая крыша на десятиэтажной высоте замерзает, и город потерялся в занимающейся вьюге. Мгновение остановилось...
Но бывает ли так?
Где-то вдалеке звенело фортепиано — словно началась капель и весна, невозможная весна в конце декабря.
Остановившееся мгновение сделало нас своими пленниками. Заставило забыть о двадцать первом веке. Как во сне, мы побрели по снегу навстречу аккордам.
Спустились на два этажа ниже.
Увидели в одном из пустых технических помещений старое, обшарпанное фортепиано: невозможное фортепиано, стоявшее на голом бетоне, среди снега и мусора.
На нём играл ангел. Крашенный под блондинку купидончик с двумя устало обвисшими белыми крыльями, позолоченным колчаном со стрелами и пластмассовым луком.
Игорь слушал. Луна светила. На потрескавшейся полуоблезшей полировке фортепиано дрожали отражения наших теней.
«Хороший довод в пользу трезвого образа жизни», — решил я.
Ангелом оказалась Ксюша.
Дело было вот в чём. В 2005-ом году в моду стали входить фотосессии, устраиваемые среди индустриальных развалин, гнутой арматуры, свалок и прочих постапокалиптически выглядящих объектов. Фотографии размещались в Интернете и подвергались суду общественности. Игорь, по случаю новой работы купивший полупрофессиональный фотоаппарат с зеркальным объективом, решил устроить такую фотосессию на Зоне и договорился с девушками.
Пока он мне это объяснял, Женя тоже сняла с себя верхнюю одежду и оказалась в футуристичном облегающем серебряном комбинезоне. Мы допили водку, пофотографировались на фоне фабрики, и я уж было подумал, что кому-нибудь будет пора домой, как Ксюша, достав из сумочки небольшую картонную коробочку, объявила:
— А теперь самое интересное.
«Интересное» представляло собой обычные на вид сахарные кубики. На такие принято капать дозу одного крайне популярного среди буржуазии и творческой интеллигенции препарата; правда, стоит подобное удовольствие немало. Но тогда я не задумывался о ценах на наркотики. Я только-только стал ощущать чад кутежа, контакт с энергией веселья, ради которой-то общество Потребления и венчало историю человечества. Напился, накурился, набегался, и стало прехорошо. В мозгу зрели далеко идущие планы относительно Женечки, останавливающихся мгновений и высокой поэзии. Счастья было мало. Я хотел чего-то ещё, чего-то большего. Поскольку, едва организм начнёт трезветь, станет препогано.
— Замечательная вещь, — Ксюша убрала коробку с кубиками в сумочку. — Это «truth-elixir», «эликсир правды», проще говоря. Гарантирует качественные галлюцинации, но из-за побочного эффекта никто его не покупает.
— Если им закинуться, можно разболтать всю правду, какую только знаешь, — пояснила Женя. — Хорошая штука для Службы Безопасности. И для тех, кто играет в «бутылочку». Мы с Ксюшей иногда так и делаем: сожрём «truth-elixir» и играем.
— Ага. От друзей секретов нету. Сыграем? — добавила Ксюша, хитро блестя глазами и зыркая из стороны в сторону. — Или предварительно подожжём этот застойный плебейский городишко под названием Москва и будем играть на лире, как император Нерон?
— Сыграем, — согласился Игорь.
Бутылочка — игра простая, но совершенно непотребная. Участники садятся в круг, берут пустую бутылку, кладут её в центр круга и раскручивают. Когда вращение бутылки закончится, её горлышко обязательно на кого-то будет направлено. Избранный таким образом человек должен отвечать правду, правду и ничего кроме правды на любой вопрос, какой ни зададут ему остальные участники. Количество вопросов оговаривается заранее.
Значит так. Мы употребили интересности и сели в круг.
Раскрутили бутылочку.
Бутылочка крутилась-крутилась, крутилась-крутилась, да и указала на меня.
Я готов поклясться, что она указала на Игоря, а потом, уже окончательно остановившись, вдруг сама собою повернулась ещё на тридцать градусов и наставила горлышко на меня.
— Мухлёж! — возмутился Ваш покорный слуга при виде подобного бесчинства. — Так не честно! Где здесь правда?!
— Да всё честно, — Игорь пихнул меня. — Говори давай правду.
— Не скажу я вам ничего! Ну-ка, сейчас сам раскручу её по-нормальному...
Я потянулся к бутылке, чтобы провести повторные выборы, но та… стыдно сказать… та выпустила ножки, превратилась в гигантского зелёного таракана и побежала прочь от нашего круга искателей правды.
— Стой, сволочь!
Мы вчетвером, чуть не опрокинув фортепиано, стремглав припустили за ней.
Бутылка-таракан скакала по бесплодным равнинам пространства-времени к далёкому конопляному листу, вздымавшемуся над жирной линией горизонта. Мы не отставали: просачивались вслед за ней сквозь дырки в заборах, перепрыгивали через канавы и рвы с битым стеклом, собирали на обуви килограммы грязи, путались в торчащих из мусорных куч проводах, терялись среди тумана и раздирали одежду о голые ветви извивающихся деревьев.
Добежали до высокой полуразрушенной лестницы, пролезли под ней через канализационную трубу, выбрались окончательно из тумана и упали под сенью высокого и толстого гриба-мухомора.
Оказалось, что бегали мы не по бетону, а по холму, состоявшему из свежего и ароматного сыра «Эдам» с крупными дырочками.
С нашего сырного холма, увенчанного грибом-мухомором, открывался вид на мерно покачивающуюся голубую берёзу, кривую, как лента Мёбиуса. В её ветвях прятался хитрый колобок и кисточкой красил беглую пивную бутылку в салатовый цвет. Вокруг пульсирующей апельсиновой луны летали непонятные четверокрылые птицы. Перламутровая трёхглазая ящерица чесала мне спину когтистой лапой, а из-под сырной земли доносились отголоски дивной музыки. Искажённый голос с тоской пел о ком-то, сгинувшем в ночи. Цепочка следов обречённо тянулась мимо гриба-мухомора из-за канав и оврагов к другому горизонту.
Кульминацией этого кошмароподобного фарса стал мой разговор с Женей и Ксюшей. На него же пришёлся и апогей опьянения.
Память моя, к вящей радости совести, сдалась перед обилием психоделических образов и отключилась, лишь изредка подавая признаки жизни. Несмотря на это, я рискну предпринять попытку реконструировать сей эпизод.
Я сказал «память отключилась». Оно и верно, да вот только тот день и час, тот миг, когда на заброшенной фабрике реалистические события ненадолго уступили место фантастическим, настолько сильно повлияли на мою личность и судьбу, что можно и ничего не помня, по одним только глухим, тёмным ассоциациям, всплывающим в мозгу при имени «Ксюша», воссоздать картину минувшего. По ассоциациям — и по моим оформившимся впоследствии взглядам на всевозможные проблемы бытия.