Так говорил Кузьма Николаевич, философ из странного, странного мира на границе эпох.
— Вы, — сказал я ему, — вы говорите правильные вещи. Но безыдейность, которую вы так не любите, позволяла человеку главное: быть самим собой, то есть свиньёй, которой не нужно ничего, кроме жратвы и развлечений. Никуда от этого не деться. Психологию никто не отменял.
— Мы отменим, — произнёс Учитель. — Ведь даже те, кого ты называешь свиньями инстинктивно стремятся к Идее, — не зря же ради них властолюбцы придумали все эти идеезаменители, вроде субкультур и футбола. Так что стремление к Идее есть у всех — и наша цель пробудить его. Психологи отчего-то неохотно говорили об этом стремлении. Зато чего только они ни насочиняли: и комплекс роста, и психоанализ, и коэффициент интеллекта!.. Кто-то получал от подобной ереси деньги и удовольствие, но большинству людей сии откровения не принесли ничего хорошего. Психология не объясняла членораздельно, ни как нам разобраться в наших пороках, ни как с этими пороками бороться, ни, главное, зачем бороться. Психология и не могла это объяснить, потому что была оторвана от понятий «добро» и «зло». Поэтому перво-наперво мы отменим психологию.
Закончив разговор, Учитель ушёл, чтобы обсудить что-то с Выключателями Света, а я вышел наружу, и обнаружил Учеников.
Кольцевой фундамент купола Калиновки возвышался над землёй на метр, а в ширину он достигал метров пяти. Прямо на этом фундаменте, в том месте, где в куполе зияла пробоина высотой не меньше трёх этажей и шириной около десятка метров, Ученики развели костёр и зажарили на нём шашлык. Лес с этой стороны подступал вплотную к экокомплексу, и осыпавшиеся с веток листья влетали с порывами ветра в пробоину купола, находя последнее пристанище в вечно тёмных, сырых обесточенных лабиринтах. В обширном помещении, начинавшемся сразу за пробоиной, наносы земли и перегноя были в нескольких местах раскопаны, и в образовавшихся ямах лежали чёрные пластиковые бочки, на которые Выключатели Света наклеили жёлтые треугольники со значком биологической опасности и надписью «BIOHAZARD». Сами Выключатели Света опасных находок не сторонились: трое их расположились у костра вместе с Учениками Кузьмы Николаевича.
Я, придя к костру после разговора с Учителем, сел в стороне от остальных, у края пробоины в куполе, и, свесив ноги с фундамента, глядел в землю. За спиной говорили о каких-то семенах, о квенитах, о зеркальных сетях, но я не пытался подслушать и разобраться в чужих делах. У меня ещё будет время сделать это.
Один из Выключателей Света, высокий, хорошо выбритый, лет тридцати пяти на вид, подошёл ко мне, постоял чуть-чуть рядом, пристально меня разглядывая. Его чёрно-зелёная одежда была сделана из слегка блестящего полимерного материала, а на левом рукаве была нашивка в виде зелёной лампочки в чёрном круге. Он ничего не сказал и вскоре отошёл. Зато подошёл Антон.
— Ешь шашлык, — сказал он, пихая меня в плечо и размахивая шампуром с кусками жирного жареного мяса. — Ешь. А то когда ещё в следующий раз для нас баранчика не пожалеют? — Я целый год такой роскоши не ел — всё эти чёртовы грибы да лепёшки!
— Мне нравится ваш ход мыслей, Антон, — неожиданно для себя воодушевился я и, встав, направился к костру, а именно к Свете. Та сидела в компании Тиграна и Ким Сон Хи, невысокой черноволосой кореянки, своей лучшей подруги.
— Как дела? — спросил я, отчего-то не садясь рядом с ними. — Устала?
— ... я раз десять пересчитывала, — договорила Света Ким Сон Хи и повернулась ко мне.
— Совсем нет, — ответила она мне. — А ты беспокоишься?
— У тебя вид какой-то расстроенный, — сказал я, хотя вид у Светы был самый обычный.
— Это потому что поперёк мерить надо, — сказала Ким Сон Хи Свете.
— Я и мерила поперёк, — ответила Света. — Я не расстроена. Мне не нравятся Выключатели. Ходят тут... Терпеть не могу, когда люди напускают на себя таинственный вид.
— А как же я? — вмешался Тигран. — Меня тоже терпеть не можешь?
— О, да ты само воплощение таинственности! — Света, отвернувшись от меня к нему, рассмеялась. — Особенно с этой трёхдневной щетиной.
— Я самый таинственный! — обрадованный Тигран ослепительно улыбнулся — так, как умел только он.
— За что все так не любят Выключателей? — спросил я, чтобы спросить хоть что-нибудь. — Конкурирующая фирма?
Света не знала, что такое конкурирующая фирма; брови её нахмурились, и на лице её установилось непонимающее выражение.
— Давай пообсуждаем их? — предложил я. — Обожаю обсуждать людей у них за спиной.
Непонимающее выражение на лице Светы выразилось отчётливее, и к непониманию добавилось что-то неуловимо-сердитое; она, вновь отвернувшись, продолжила говорить с Ким Сон Хи о неведомом предмете, который нужно было измерять только поперёк. Я ощутил себя лишним.
— Мы долго здесь пробудем? — спросил я Антона, стоявшего поодаль, но видевшего всю сцену.
— До вечера. Потом спать пойдём, а утром домой двинем. Попробуй шашлыка.
— Хорошо! Тащи!
С Учениками я практически не общался. Они не сторонились меня — просто работы было много, в лагерь все возвращались затемно и усталые, да и мало ли кто я такой? — К Кузьме Николаевичу приходили время от времени разные люди, издалека и не очень, и Ученики не вмешивались в дела почтенного наставника. Было, правда, и ещё кое-что. Культурный барьер. Я понимал, что Ученики лучше меня, что им есть зачем жить, что ими движет Идея, и мне, дабы наладить с ними диалог, нужно подняться до их уровня, а не им опускаться до меня. Однако подниматься это слишком. Что поделать? — я ведь и вправду родился тогда, когда и на идеи, и жизнь, подчинённую высшей цели, смотрели с усмешкой. Знаете, человек, нечистый духовно, видя людей, которые лучше него, думает, будто они на самом деле ничуть не лучше, а только прикидываются, или не знают о жизни чего-то такого, что знает он.
Дичился я людей. Разве что Антон, который единственный, за исключением Кузьмы Николаевича и Светы, знал о моём происхождении, часто разговаривал со мною и всегда рад был оказать помощь. Он много расспрашивал о прошлом, и я охотно отвечал на все вопросы, находя неведомое доселе удовольствие в объяснении элементарнейших вещей, знакомых в XXI веке и малому ребёнку. Я учился давать лаконичные и доходчивые определения таким явлениям как деньги, общественный транспорт, выборы, и проч. Формулируя эти определения, я наводил порядок у себя в голове, пытался более объективно взглянуть на век, в котором не так давно жил, систематизировать знания о нём, найти в них пробелы, несоответствия.
Для Антона мои рассказы были не такими понятными, как самого меня. Так, к примеру, деньги он считал какой-то сложной игрой, в которую набери побольше очков — и все станут тебя хвалить. «Неужто когда будешь умирать от голода, с тебя станут спрашивать эти бумажные и железные фишки?» — удивлялся он. — «Будут, будут», — заверял я и вновь пускался в бесплодные рассуждения об эквиваленте товаров и труда. Ещё хуже дело обстояло с рассказами о наркотиках. Антону, родившемуся в эпоху торжества духа над материей, казалось омерзительной дикостью, что люди по собственной воле отравляли себя всевозможными порошками и микстурами, ухитряясь получать от этого удовольствие. Люди будущего умели брать под контроль сложнейшие процессы, протекающие в их организмах: от кровяного давления и интенсивности мозговой деятельности до регенерации тканей и расщепления ядов. Для них было парой пустяков перенаправить сигнал от любого рецептора в центр удовольствия мозга и начать испытывать наслаждение от какого угодно внешнего или внутреннего раздражителя. Только это считалось дурным тоном.
Однажды культурный барьер, вставший между нами с Антоном, едва не довёл до драки.
На следующий день, когда Ученики приготовились выдвинуться из Калиновки домой, Антон маялся от безделья.