Каменный век, напомнил он мне мои мысли, тянулся два миллиона лет. Железный век длился пять тысячелетий. Промышленная революция заняла три с половиной века. Постиндустриальное общество просуществовало пятьдесят лет. Видно, что чем выше организована цивилизация, тем быстрее она переходит на новый уровень развития. В этом, заметил Кузьма Николаевич, нет ничего удивительного. В любом деле усложнение создаёт возможности для ещё большего усложнения. Взять, к примеру, паззл. К одной детальке можно прикрепить четыре детальки. К четырём деталькам — восемь. К восьми — двенадцать, и так далее. Системы усложняются по экспоненте, и глобальная цивилизация не исключение.
Открыв это, философы и футурологи предсказали, что в один прекрасный момент эпохи будут сменять друг друга так быстро, что наш разум перестанет успевать воспринимать их. Следующий за постиндустриальным обществом этап развития, согласно расчётам, должен был продлиться лет пять-семь, следующий — несколько месяцев, потом — несколько дней, часов, секунд. Футурологи назвали сей феномен Технологической Сингулярностью. На бесконечно малый промежуток времени в итоге должно приходиться бесконечно большое количество научных открытий и технических новинок. Все гадали, как будет выглядеть такой лавинообразный прогресс. А выглядел он вот как.
Ещё в XX веке учёные бились над проблемой компьютерного разума. Году так в 2035-ом американские программисты написали алгоритм для самообучающегося искусственного интеллекта, который позволял ему оптимизировать собственный программный код. В несколько месяцев ИИ переписал себя так, что смог очень быстро работать на тогдашней несовершенной компьютерной базе, с огромной скоростью обрабатывать информацию из Интернета и проникать в засекреченные библиотеки данных. Ещё через несколько месяцев на основе полученных знаний искусственный интеллект научился существовать без электронных носителей. А потом он и вовсе исчез. Считается, что он умчался в космос и там продолжает совершенствовать сам себя до бесконечности. Может быть, когда-нибудь он научится путешествовать во времени, отправится в прошлое и создаст наш мир... А может, всё будет наоборот: он доживёт до невообразимо далёкого будущего, и когда Вселенную постигнет тепловая смерть, он запустит историю по новому кругу.
— По-вашему, он может такое?
— Не знаю... Если в алгоритме не было ошибок, если система действительно может усложняться до бесконечности, если он не столкнулся в космосе с непреодолимыми препятствиями или с другим богом... Никто толком не знает его судьбу, но этот эксперимент повредил многие умы. Люди поняли, что теперь во Вселенной есть что-то, до чего они точно никогда не дорастут. Культурный шок.
— Он общался с людьми?
— На первых порах общался. Потом перестал. Он стал знать намного больше, чем мы, он оперировал такими категориями, которые никогда не поместятся в наш мозг. Зачем ему с нами общаться? Да и как?
Беседуя, мы с Учителем прошли несколько улиц и спустились в овраг, где текла речка Сетунь. «Странно, — подумал я, встав на самом краю её берега, — эта маленькая речка, почти ручеёк, которую городские власти использовали в качестве надземной канализации, которую я в юности на спор переехал вброд на мотоцикле, — она старше египетских пирамид. Она текла здесь, когда люди бегали по лесам с каменными топорами. И продолжает течь, несмотря на конец света». Я поделился своей мыслью с Учителем, а тот ответил:
— Очевидная вещь. Вселенной наплевать, существуем мы или нет.
— А вы, между прочим, всего пять минут назад говорили, что Вселенной не плевать, и люди существовали, чтобы создать бога.
— Про бога ты понял правильно. А о Вселенной я даже не заикнулся. Человек может жить ради создания бога, а Вселенная может на это наплевать.
— Я не понимаю.
— Ты не понимаешь, потому что я говорю словами, не отбрасывающими тени. Чтобы помочь тебе разобраться, надо обратиться к самой основе нашей философии. Впрочем, это давно пора сделать: должен же ты определиться, быть тебе моим Учеником или искать иное место в этом веке.
— Я готов, — сказал я.
— Тогда взываю к твоей памяти. Что мы договорились называть философией?
— Что-то такое, что объясняет, как человеку быть хорошим.
— Отлично, — сказал Учитель. — С этого мы, пожалуй, и начнём. С того, что такое «хорошо» и что такое «плохо».
— Так вот, — сказал он. — Я утверждаю, что абсолютное добро это прогресс.
— Довольно смелое заявление, — отметил я. — Вы живёте среди ужасающих последствий прогресса и говорите, что он — абсолютное добро.
— Вот я тебя и подловил! Это, между прочим, основа потребительской психологии. С детства у нас в голове понятие «прогресс» подменили понятием «технический прогресс». Мы живём среди ужасающих последствий технического прогресса. Помнишь, я сказал тебе, что до конца света многие науки развивались неправильно, и что конец света — самое веское тому доказательство? Так вот, науки развивались неправильно, но в основном это были науки гуманитарные. К технике у меня претензий нет: орудия созидания и особенно разрушения мы научились делать превосходно. Зато человека, как выяснилось, мы не знали и тем более не умели его совершенствовать. Технический прогресс не сопровождался прогрессом во всём остальном. Это было выгодно с точки зрения политики и экономики. Глупые люди и умные машины — старая тема.
Возьмём для примера прежнюю философию. Вопрос о добре и зле назывался у философов «вечным». Но у «вечных» вопросов существует одна интересная особенность: они давным-давно решены, просто правильный ответ затерялся в океане всякой околесицы, порождённой «свободой слова», и никто не может там его отыскать. Вероятно, поэтому-то такие вопросы и называются «вечными». Но мы, сказав, что такое добро, не откроем ничего нового, поскольку задолго до нас люди интуитивно поняли его основные свойства. Нам же остаётся только посмотреть, на чём их интуиция основывалась.
Я подобрал горсть камушков и стал один за другим кидать их в коричневые волны Сетуни.
— Давай, — продолжил Учитель, — давай препарируем нашу Вселенную. Интеллектуально, разумеется. Вот погляди: что у нас у всех общее? Что ждёт в будущем тебя и меня, звёзды и планеты, атомы, государства, машины, — вообще всё на свете? Только одно — распад. Всё в нашей Вселенной стареет, всё движется к гибели. Машины ломаются, батарейки садятся, звёзды коллапсируют, атомы распадаются. А что значит «распадаются»? Значит, из более сложного состояния переходят к более простому. Например, атомы. Представляешь себе таблицу Менделеева? Там есть лёгкие и тяжёлые элементы. В начале таблицы водород — самый простой атом, состоящий всего из двух компонентов: протона и электрона. В конце таблицы — самый сложный атом, уран, состоящий из нескольких десятков компонентов. Атом урана распадается быстро — потому он и радиоактивен. Элементы сложнее урана распадаются вообще за доли секунды. А простые элементы, например кислород, распадаются медленно: за сотни миллионов лет. Но всё равно, все они стремятся стать водородом, самым простым атомом, которому распадаться дальше некуда. И так везде. Механизм превращается в кучку лома, люди — в прах, цивилизации — в руины. Всё стремится из сложного стать простым. Всё — кроме одного. Кроме жизни. Каким-то образом получилось, что, раз зародившись, жизнь не исчезла, но путём многих хитростей производит всё более и более сложные формы, распространяется на всё большие территории. На реке времени получается маленькое завихрение, течение в обратную сторону. Всё распадается — одни мы эволюционируем. Конечно, кроме жизни существуют и другие самоорганизующиеся системы: кристаллы, там, ячейки Бенара, — но их способность самосовершенствоваться ограничена. А жизнь, как мы убедились на примере собственного существования, может развиваться очень и очень долго. Стало быть, эволюция, прогресс — это единственное отличие живой материи от неживой.