— В твоей эпохе не знали, к чему говорить правду?
— Нет. А в твоей знают?
— Конечно! Ложь чуть не погубила мир. Если не приучиться к правде, рано или поздно конец света повторится.
— Да ну, ерунда какая! Я, конечно, не знаком с новейшей историей, но, наверное, конец света случился не из-за того, что говорили «fine».
— Именно из-за этого! Люди спрашивали: «Как там глобальное потепление?», — а им отвечали: «Fine, всё в порядке, его придумали свихнувшиеся экологи». Люди думали: «Как там ядерные ракеты?» — и отвечали сами себе: «Fine, всё под контролем, нечего забивать голову философскими проблемами». И когда началась мировая война, они улыбались друг другу на улицах и говорили: «Fine!».
— Это был другой «fine». Он касался всех, а мой касается только меня.
— Правду нужно говорить всегда. Чтобы приучиться к ней. Сначала она будет казаться сложной, грубой и невозможной, но пройдёт пара лет, и она станет не менее красивой, чем ложь. Да и вот чего я не понимаю… Зачем говорить «fine» мне, человеку, который хочет тебе помочь? Зачем усложнять то, что до предела просто? Ответь! — я же ответила тебе, зачем нужна правда.
— Ты, Света, только не обижайся, но рассуждаешь ты как ребёнок. «Правда», «правда»… Разве ты не слышала, что психологию никто не отменял? Или я пропустил что-то?
— К чему ты клонишь?
— К тому, что «fine» это не ложь. «Fine» это обходной путь. Правда, она, несомненно, вкусна и полезна. Но говорить её надо не сразу, не взваливать все свои проблемы на человека, которого знаешь всего несколько дней, как я — тебя. Люди боятся тех, кто взваливает на них свои проблемы. Да и само существование проблем, оно уже вызывает у людей неприязнь.
— Нет, — твёрдо сказала Света. — Раньше, может быть, вызывало. Когда проблемы можно было скрыть. А теперь у всех людей одни и те же проблемы. Их тщательно прятали — до тех пор, пока тайники с проблемами не заполнили всю Землю. Теперь твой «fine» выглядит нелепо.
— Прости. Я сказал его, чтобы…
— Чтобы что?
— Чтобы ты не испугалась и не убежала… Ха! Вот я и сболтнул правду!
Я сболтнул правду, а психологию никто не отменял. По моей интонации Света поняла, насколько сильно я не хочу, чтобы она испугалась и убежала, и теперь она убежит, испугавшись моей главной проблемы. Психологию никто не отменял, и Света услышала мои слова своим женским естеством. «Ага, — подумает женское естество. — Он боится, что я убегу».
— Знаешь, Света, если взять миллион человек, говорящих правду, и одного лжеца, лжец выиграет.
— Что выиграет?
— Что угодно. Счастье. Сердце женщины. Власть. Деньги. Сделает хорошую мину при плохой игре — и выиграет.
— Он будет выглядеть неестественно, и его сразу раскусят.
— Да нет. Его не захотят раскусывать.
Вот от чего люди устали сильнее всего: не ото лжи. Не ото лжи, а от её главнейшей помощницы: многозначности слов и поступков. Я хочу, чтобы люди имели цифровой мозг и говорили на языке нулей и единиц. 1 слово = 1 значение. 0 слов = 0 значений. Чтоб не разводили теории толкования моей речи, чтоб сразу понимали, о чём я говорю, а не выдумывали десять других смыслов, о которых я во время разговора и не подозреваю. Из-за Светиных умозаключений у меня у самого пропала уверенность в собственных намерениях. Зачем я сказал про «fine»? (Я нытик?)
— Я хотел с тобой поговорить, — объясняю. — Поспорить о правде. Мне нравится защищать ложь, и врать я люблю.
Света не видела иронии, а ведь она, Ирония, нужна человеку в не меньшем количестве, чем вкладывают её в наши жизни всемогущие мойры, Фортуна и Ананке. Встав на стороне лжи в споре, я хотел тем самым не защитить её [ложь] — я наоборот, хотел под неё подкопаться. Хотел, чтобы Света, опровергая меня, опровергла и то, что я с иронией защищал. А Света не понимала.
— Ложь чуть не погубила всех людей, — говорила она. — Я буду презирать тебя за неё.
— Будешь. Но не за ложь.
— Нет. За неё.
— Ты врёшь.
— Я? Вру?
— Несомненно.
Без иронии казалось, будто я стал копаться у неё в душе. Нельзя так делать с человеком, которого знаешь несколько дней.
Ложь необходима. В который раз я тщетно понадеялся опровергнуть это.
Меня тошнило от собственных мыслей, и от безмыслия собственного тошнило. Который день сознание моё пусто и непродуктивно, а сам я слаб и безволен. Я чувствовал себя лишённым инерции, эдаким бумажным тигром, затесавшимся в механизм башенных часов. Без инерции меня можно остановить одним мизинчиком. А ведь я хожу среди маховиков, обладающих инерцией громадной. Я мухлюю, прыгаю, аки блоха. Нет-нет, да и попадусь в крутящиеся жернова и лезвия...
Нельзя лежать, нужно выйти.
Серые предутренние стены, дверь с тяжёлым затвором. Мокрые стёршиеся деревянные ступеньки крыльца: ложусь на них. Жаль, нет местечка поукромнее. Должно быть, так умирают: уползают от остальных, зная, что неизбежное произойдёт, боятся, надеются, что явится чудо, и неизбежное минёт стороной, но всё равно умирают. И самый ужасный миг — когда понимаешь, что оно не минует.
Я понял, что оно не минует, но не умер — меня всего лишь стошнило с крыльца.
Я один, один. Я один! Миллионы лет пустоты каменного века, как гарольдов плащ, развеваются за спиной. Раньше у меня было больше, чем ныне, возможностей разбить одиночество.
РАЗБЕЙ СВОЁ ОДИНОЧЕСТВО.
Я написал так в своей комнате, когда она была у меня. Её разрушили тактическими ракетами пятьдесят лет назад, а сто лет назад из неё вынесли на помойку всё моё драгоценное барахлище. Я написал так, когда ходил целыми днями в толпе, к коей прикрепляют эпитет «серая». Ненависть копилась в той толпе, ненависть, разрушившая цивилизацию.
Как я буду жить без тебя? Без тебя, моя толпа? Где мне прятаться, где шататься пьяным, где прожигать жизнь?
Моя урбанистически-прекрасная Москва ввалилась в себя, словно сверхмассивная звезда, сколлапсировавшая в чёрную дыру. Покопать чуть-чуть землю, и вылезет не одна тысяча скелетов — вот вам толпа.
Я надеялся на Дождь, Дорогу и Руины, не понимая, что больше всего в мире люблю урбанистику. Мониторы, рекламы, прямоугольные дома. Метро, автобусы, автоматически открывающиеся двери. «Не прислоняться». Вечер, вечер обманул меня, сумерки подменили собою моё сознание.
Света чужая мне. Я думаю о ней одно, а она всякий раз опровергает мои мысли. Она из другой эпохи, её душа несовместима с моей.
Я валялся на ступеньках, головой в сентябрьской траве, начинающей увядать.
— Как ты? — спросила Света, выглянув из-за двери.
— Ужасно.
— Иди в дом. Ночь не кончилась, на улице опасно. Помочь тебе? — спросила Света из другой эпохи...
Мои попытки отдохнуть дали положительный результат: открылся метод избавления от одного из типов беспокоящей меня боли. Истинно: когда тебя заверяют, что ты не помрёшь, и делают всё, способствующее исполнению своих обещаний, живётся легче. Дождливою порой в тёплом доме под стук капель о черепицу не так страшно носить в голове знание об одиночестве, о могучих силах, умеющих выдёргивать людей с их родины, о несовместимых душах. Пьёшь чай, жуёшь плюшки, любуешься, как барышня гладит кошку. Картина вне контекста эпох.
Время же идёт вперёд. Может, иногда оно поворачивает вспять, но мы не можем это запомнить, ибо наш мозг способен фиксировать только прошлое.
Прошлое не вернуть. В затопленном котловане не вырастет дом в стиле функционализма, сгоревшие дрова не воспрянут из пепла, кошка не спрыгнет задом наперёд с коленей Светы.