— А может быть, вор и убийца как раз таки понимают, что делают людям плохо? — предположил я. — И поэтому делают зло? Им нравится причинять людям страдания.
— Тогда эти вор и убийца считают, что делают добро.
— Нет. Они знают, что делают зло, и им это нравится.
— Ну, раз им это нравится, значит они считают свои действия добром. Причинять зло другим — удовольствие. Удовольствие — это что-то хорошее. Ведь если бы наши гипотетические злодеи не считали собственное удовольствие чем-то хорошим, разве стали бы они к нему стремиться?
— Стали бы. Может, им просто хочется?
— Если им хочется, то опять-таки выходит, что делать что-то для них приятнее, чем не делать ничего. А в противном случае они сидели бы спокойно и никого не мучили.
— Логично... — согласился я. — Но из ваших слов следует, что «добро» и «зло» — весьма относительные понятия.
— Вовсе нет, — сказал Учитель. — Они относительны для тех, кто не понимает, что понятия «хорошо» и «плохо» придуманы людьми не ради развлечения. Как без правил дорожного движения автомобили не смогут ездить в городе, так и человечество не сможет жить и развиваться без понятий «добро» и «зло». На протяжении тысячелетий открывались правила, по которым нам следует жить. Мозг человека находил всё больше разновидностей добра и зла вокруг и внутри себя. И чем большего количества разновидностей зла мы научились избегать в пользу добра, тем дальше двигалось развитие человечества. Так что эти понятия не взяты с потолка, не ниспосланы богом Моисею, не придуманы Платоном или Кантом. Они найдены методом проб и ошибок. Не исключаю, что люди с радостью отбросили бы все моральные догмы, и принялись воровать и убивать направо и налево, — но вот только цивилизация при таком раскладе распалась бы.
— Так она и распалась, — осторожно заметил я.
— Верно, — согласился Учитель. — Значит, существовавшей в наше время морали было недостаточно, чтобы удержать в стабильном состоянии такую сложную систему, какой стало человечество в двадцать первом веке. В людских головах поселилась критическая ошибка, из-за которой мы не смогли увидеть какой-то новый вид зла — или даже приняли этот вид зла за добро. И тогда зло начало своё победное шествие. Люди принялись убивать, грабить и запускать ядерные ракеты. Мораль не справилась с критической ошибкой и рухнула. Вот скажи мне: люди, которые жили в обществе потребления, на которых оно держалось, которые могли его разрушить, если б захотели, — эти люди считали его плохим?
— По большей части, нет, — ответил я. — И хотя и ругали его время от времени, вряд ли кто-то понимал, за что его ругают, и можно ли жить как-нибудь иначе.
— Почему ты считаешь, что люди этого не понимали? Они были глупее нас с тобой?
— Нет, — ответил я. — Просто никого не занимали такие вопросы... философские. Хотя, мне кажется, так было всегда, не только в моё время.
— Отрицать не стану, — сказал Кузьма Николаевич, — так было всегда. Но только в твоё (и моё) время, когда в руках людей появились средства, способные привести к концу света, это легкомыслие превратилось в тягчайшее преступление.
Он помолчал и сделал несколько глотков из стаканчика с чаем.
— Ты удивился тому, что мы, живя в мире после конца света, помним о философии, — продолжил Учитель. — Но ничего удивительного тут нет. Сознание человека полнится страхами. И главный страх нашего времени — не утечка токсинов со свалки, не пожары на заброшенных АЭС. Наш главный страх философский: что это всё — действительно конец света. Не конец того лживого и неправильного мира, который был построен в начале двадцать первого века, но что это — финал. Что труды сотен поколений наших предков были напрасными, и вскоре Земля превратится в красную пустынную планету, как Марс. Люди — те, которые не одичали, — отчаянно стремятся преодолеть критическую ошибку в голове. И тут им дан только один помощник — философия.
— Наверное, я ещё не очень хорошо с вашим временем, — сказал я. — Но мне кажется невозможным, чтобы простые люди, все поголовно, думали о таких высоких материях, как сохранение жизни на Земле. Никому не нужна философия. Люди прекрасно живут без неё.
— Ну, живут они, положим, не так уж и прекрасно... — заметил Учитель.
— Пусть бы и так, — сказал я. — Но философия — это последнее, что они испробуют, пытаясь улучшить жизнь.
— Нет, люди сильно изменились, — сказал Кузьма Николаевич. — Посмотри на моих Учеников. Они пришли из разных мест, они по-разному воспитаны, у каждого свои взгляды. Ничто не держит их у меня. Но они покинули родителей и товарищей, чтобы бороться со свалкой. Не с той, которая за холмом, а с той, которая отравляет их души.
— И философия тоже сильно изменилась, — добавил он. — Когда я родился, от общества потребления уже практически ничего не осталось. Но я успел почувствовать его атмосферу. Потребление было как компьютерный вирус, подчинявший себе людские мысли и желания. Общество потребления было выдано за величайшую мечту человечества: словно с самого палеолита люди отстраивали цивилизацию, чтобы в конце концов получить возможность беспрепятственно потреблять. И вот, чтобы противостоять подобным вирусам, философия постепенно стала приобретать иные черты. Задача таких людей как я придать ей такую форму, чтобы она могла стремительно распространяться по миру. То есть быстрее, чем люди дичают. Философия тоже должна быть как вирус, только не подчиняющий разум, а освобождающий его.
Я допил чай большими глотками, пока тот не остыл, и поворошил палкой угли. Они ещё тлели, и дым защипал мне глаза. Я подумал, что, наверное, сотни раз смотрел по телевизору дебаты всяких умников о судьбах России и человечества, читал в Интернете статьи о вариантах переустройства мира, хватался за голову, слушая, как рассуждают о высоких материях подвыпившие студенты. Как хорошо, что я больше никогда не увижу и не услышу их, хотя Учитель и не одобрил бы моей радости. В словах этих людей тоже были кусочки истины, но они, эти люди, были слишком влюблены в свою мысль, чтобы присоединить к имеющимся у них кусочкам истины кусочки, открытые их товарищами.
И они не видели века, где тлели угли, шелестел лес, и царила святая троица: Дождь, Дорога и Руины.
Вновь я почувствовал счастье, что судьба позволила мне вырваться из лап Сферы Услуг, убежать от ужасов конца света, от обманутых людей, строящих своё ненаглядное мнение на страшной лжи, от планеты, поверхность которой состояла из дурманящих сознание экранов и бормочущих динамиков. Я глядел на угли и вспоминал прошлое.
Старый Прометей...
К чёрту, к чёрту! Настала пора отбросить мифологическую мишуру, а то так недолго и решить, будто я по полнолуниям свершаю кровавые гекатомбы во славу языческой нечисти. Перейдя от пейзажной лирики к сути вопроса, мы столкнулись с непростыми задачами, и теперь уж нельзя постоянно отвлекать сознание от логики на раскрытие метафор с бесконечным количеством значений, из которых обыкновенно выбирается не то, что ближе к истине, а то, что ближе к предрассудкам. Пусть будет цифровой язык. 1 = 1. 0 = 0. Чтоб никаких слов, не отбрасывающих тени, никаких Перунов и старых Прометеев. Приоткроем же покров поэзии и расставим точечки над «ё» в вышестоящих описаниях. Я расскажу Вам о старых-добрых временах, а Учитель послушает мой рассказ со стороны. Он останется в двадцать втором веке, а мы интеллектуально перенесёмся к самым истокам сюжета, на мою негостеприимную родину, и поможет нам транспортное средство, куда более высокотехнологичное, могучее и безопасное, нежели Пегасы.
Посмотрите сюда. Вы видите его? — большой приземистый изумрудного цвета «Кадиллак» 1950-ых годов, с длинным капотом, скалящейся решёткой радиатора и багажником, похожим в профиль на рыбий хвост? Перед Вами — машина времени. Мы садимся в неё на упругое бархатное сиденье, захлопываем покрытую толстой темпоральной бронёй дверь, вводим в бортовой компьютер входные данные: